Костёр 1972-11, страница 40

ЖИВ ЕЩЕ ЭМИЛЬ ИЗ ЛЁННЕБЕРГИ!

Астрид Линдгрен

ПОВЕСТЬ

Рисунки Бь&рна Берга

Вторник 10 августа,

когда Эмиль посадил лягушку в корзинку с едой, а потом попал в такую жуткую историю, о которой и вспомнить-то стыдно

В общем-то папе Эмиля можно и посочувствовать. Его сынишка заключил несколько сногсшибательных сделок, одну лучше другой, а сам он вернулся с аукциона лишь со свиньей. И представляешь, как-то ночью, когда никто не ждал, эта свинья принесла одиннадцать поросят и тотчас сожрала десять из них—так иногда поступают свиньи. Одиннадцатый поросенок тоже не остался бы в живых, не спаси его Эмиль. Он проснулся ночью от боли в животе и вышел во двор. Проходя ми

мо свинарника, он услышал, что молочный поросенок визжит, будто его режут. Эмиль рванул дверь. В последний момент он выхватил маленького поросеночка у его свирепой матери. Да, это в самом деле была злая свинья. Но вскоре она сама заболела какой-то чудной болезнью и на третий день сдохла. Бедный папа Эмиля остался с одним лишь единственным поросенком. Вот и все, чем он разжился на аукционе в Бакхорве. Не удивительно, что он был мрачен!

— Из Бакхорвы одна нищета да беды, — сказал он маме Эмиля как-то вечером, когда все укладывались спать. — Какое-то проклятие лежит на всей их скотине, это ясно.

Эмиль лежал в своей кровати, когда услышал разговор родителей, и тотчас высунул свой нос.

— Дай мне поросеночка, — сказал он. — Мне нипочем, пусть он и проклятый.

Но такое предложение пришлось папе не по душе.

— Тебе все дай да подай! — сказал он с горечью.—

А мне? Мне, выходит, ничего не надо?

Эмиль прикусил язык и некоторое время не вспоминал о поросенке Кстати, это был вовс<. тщедушный поросенок, кожа да кости, и синий, будто от холода.

«Видно, проклятие высосало из него все соки, — думал Эмиль. — Но ведь маленький поросенок никому ничего плохого не сделал».

— Какой заморыш, — вздыхала мама Эмиля. Так го

ворили в Смоланде, когда жалели какого-нибудь малыша.

У Лины тоже было доброе сердце, она любила животных.

— Бедный маленький поросенок, — говорила она. — Он, поди, скоро сдохнет.

И он подох бы непременно, если бы Эмиль не взял его в кухню, не сделал бы ему постельку из корзинки и маленького мягкого одеяльца, не накормил бы молоком из бутылочки и вообще не стал бы ему вместо родной матери.

— Он, наверно, думает, что ты его мама, — сказала маленькая Ида.

Может, Заморыш в самом деле так думал. Едва завидев Эмиля, он мчался к нему со всех ног, визжа и радостно хрюкая. Ему хотелось быть рядом с Эмилем, но еще больше хотелось, чтобы Эмиль чесал ему спинку.

— Чесать поросятам спинку я мастак, — говорил Эмиль.

Он садился на качели под вишней и долго, старательно чесал Заморыша, а тот стоял, закрыв глаза, и негромко похрюкивал от блаженства.

Летние дни приходили, летние дни уходили, и вишня, под которой любил стоять Заморыш, когда ему чесали спинку, покрылась ягодами. Время от времени Эмиль срывал горсть вишен и угощал поросенка. Заморыш очень любил вишни, и Эмиля он тоже любил. С каждым днем ему становилось все яснее, что поросячья жизнь может быть прекрасна, если прибьешься там, где живет такой вот Эмиль.

И с каждым днем Эмиль все сильней любил Заморыша, и однажды, сидя на качелях и почесывая поросенка, он подумал о том, как он к нему привязался и кого он любит вообще.

«Во-первых, Альфреда, — решил он. — Потом Лукаса, а потом уж Иду и Заморыша... считай, обоих одинаково... ой, я ведь забыл маму, ясное дело, маму... а потом Альфреда, Лукаса, Иду и Заморыша».

Продолжение. См. «Костер» № 10, 1972 г.

Он нахмурил брови. «А папа с вает — я люблю папу, а бывает Лину сам не знаю, то ли люблю, де кошки, бродит тут всюду».

Конечно, Эмиль не перестал каждый день прилежно сидел в из синих тетрадей. Но летом, Эмиля было страшно некогда, и радках лишь значилось: «Эмиль ких объяснений, за что да почему

Линой? Чего там, бы-— и не люблю. А про то ли нет... Она, вро-

проказничать и почти столярке, что явствует I самую страду, маме поэтому иногда в тет-I столярке» — без вся-

38