Костёр 1977-09, страница 12Девочка измерила Ингу взглядом и сухо сказала: — Идемте. Они шли по длинному коридору, и их шаги гулко отзывались под сводами высокого потолка. Девочка подвела Ингу к двери и сказала: — Постучите. Инга постучала. Тихо, робко. — Кто там скребется? — послышался изнутри хриплый низкий голос. — Заходи!— шепнула девочка.— Не бойся. И открыла перед Ингой дверь. Инга увидела женщину, которая лежала на кровати. Рядом стоял столик с телефоном, с книгами и бумагами. Женщина посмотрела на Ингу. — Здравствуй, красавица! Ты из 75-й школы? — Не-ет... Я из седьмой. Из второго «в». — Тебя вожатая прислала? — Не-ет, я сама. — Садись, — приказала женщина. Инга послушно опустилась на край постели и подумала: это и есть санитарка. — Ты ко мне по какому вопросу? — спросила хозяйка гостью. — Я не по вопросу, — сказала Инга. — Меня зовут Инга. — Слышала, слышала, — оживилась мать Веры.. — Ты что, пришла жаловаться... на Веру? — Я не жаловаться... я не ябеда... Но маму же никто не может заменить... Инга стояла посреди двора и рассматривала новорождённый месяц. Ей казалось, если она крикнет, месяц отзовется тоненьким голосом. Вечером папа увидел на стене незнакомую фотографию. — Кто это? — спросил папа, рассматривая фотографию. — Фронтовая санитарка, — был ответ. — Верина мама. В нее на войне стреляли. А у нее не было лишних рук для винтовки. Папа внимательно смотрел на дочь. И тогда Инга спросила: — Почему в санитарок стреляют? Тех, кто лечит, нельзя трогать, иначе некому будет лечить. — Ты правильно, рассуждаешь, Инга, — после некоторого раздумья ответил отец. — Но в жизни бывает иначе. На войне, дочка, у всех есть защита. У танков — броня, у пехоты — окоп, только у врачей и санитарок нет защиты. Белый халат и никакой брони. — А пуля не разбирает, где боец, где санитар. — Верно. Не разбирает. — Все равно я буду врачом, — сказала Инга. И, немного подумав, добавила: -г- Лучше бы маму ранило на войне... — Почему? — тревожно посмотрел на дочь папа. — Она была бы раненой, но с нами. Понимаешь, папа? Отец ничего не ответил. Он подумал, что когда была война, маме было три годика и она не могла быть санитаркой. Но было бы хорошо, если бы она была с ними. Раненой, больной, лишь бы с ними. Все последующее время Инга продолжала думать о Вериной маме, которая на войне была санитаркой. Инга представляла ее в белом халатике и в белой косынке, идущей по полю навстречу фашистам. Она шла, а танки стреляли прямо в нее. У нее не было ни брони, ни окопа. Ее ранили, а Ингина мама приехала за ней на «скорой помощи». Почему у врачей и санитарок нет никакой защиты? Почему для самосвала «скорая помощь» как скорлупка? Инге вдруг стало жалко Веру, словно на войне ранили ее, а не ее маму. Потом Инга подумала, какая Вера счастливая, раз у нее есть мама, пусть раненая. Потом она подумала о молодом месяце. Наверное, когда он заснет, то погаснет. И во всем мире станет темно. Без месяца. Киностудия в вечном движении. Все здесь спешат, словно перед отходом поезда. Коридоры студии людны, как улицы. Они и есть улицы удивительного, тревожного мира кино. В этих коридорах, как на незнакомых улицах, можно заблудиться. Можно встретить Дон-Кихота или Робинзона Крузо. Они похлопают тебя по плечу и будут говорить с тобой как с равным. Коридоры — улицы киностудии, павильоны — площади. В центре огромного павильона была построена декорация комнаты. В пустом полутемном пространстве комната казалась счастливым островком тепла и уюта. В комнате стояла нормальная мебель, на стенах желтели обои и висели фотографии в рамках. На столе стояла лампа. И хотя она не горела, в комнате было очень светло. Инге показалось, что это ее комната сорвалась с места, перелетела через весь город и очутилась в центре огромного пространства. Инге захотелось войти в комнату, закрыть за собой дверь и остаться одной. И тогда вся эта непонятная суета останется там, снаружи. Будет тихо и покойно. Как дома. Вдруг она увидела Веру. Артистка была в белом халате — в таком же, как у мамы! Она шла через павильон, а за ней едва поспевала костюмерша с иголкой и ножницами. — Какой неудобный халат, — говорила Вера женщине с иголкой. — Я в нем тону. Можно его переделать? — Подошью, — неохотно сказала костюмерша. — Он с чужого плеча. Трудно играть, когда с чужого плеча, — вздохнула Вера. 10
|