Костёр 1982-01, страница 11

бывало, сказывал: рано худо, говорит, было жить людям. Били, тиранили, ремни из спины вырезали. Вот люди и перевертывались в медведей. Те, которые отвертывались обратно, те снова человеками стали. А один мужик с женой перевернулись через ножи, да ножи-то и потеряли. Медведи, говорят, от них зародились. Вот и ногти и пальцы, как у человека, только голова собачья.

РОДНИЧОК

Кто сегодня поет старинные русские песни? Старые деревенские старухи, да участники всевозможных самодеятельных коллективов.

А тут на сцену — был смотр художественной самодеятельности Северо-Запада — вышел несте-ровский отрок, ясноглазый, светлоголовый, в белой расшитой рубашке, с вязаным пояском, и давай петь одну за другой полузабытые старинные песни.

Голос у Васи Назымова—так звали полюбившегося всем паренька — несильный/ но чистоты удивительной — казалось, полевой жаворонок вдруг запел под высокими сводами зала.

В перерыв Васю Назымова обступили со всех сторон. Кто? Откуда? Как пришел к народной песне? У кого учился?

И так же просто, как пел, Вася Назымов отвечал: киномеханик с Мезени. Живу в родной деревне. Петь научился у бабушки, возле которой рос с братом.

Васю Назымова пригласили петь сразу три известных народных хора. Но он отказался.

— Не, — сказал Вася, — к себе на Мезень поеду. Я Мезень люблю.

И уехал.

ПОСЛЕДНЯЯ СТРАДА

Кузьма Иванович в самые трудные годы держал корову. Один.

Но когда старику перевалило на восьмой десяток, пришлось и ему подводить черту под домашней живностью: его ли старыми ногами, вырванными работой, месить сыролесье, да собирать сено по глухим ручьям?

На счастье Кузьмы Ивановича, когда он со старухой вел на вязке свою Жданю в госзакуп, дорогу ему пересек председатель. Посмотрел сверху вниз — на лошади верхом ехал, все понял, сразу и дал команду поворачивать назад.

— Ты же с тоски помрешь без своей скотины! Чем жить-то будешь? О чем заботиться? А что касаемо сена, то вот тебе за труды твои колхозные— бережина ниже перевоза, как раз напротив твоего дома. Правда, пожня малость подзаросла кустом, но это уж твоя забота — при желании за одну весну расчистить можно.

Кузьма Иванович так и сделал — еще по снегу вырубил ольшаник да ивняк, а снег чуть согнало, каждый пень, каждый пенышек выдрал — откуда только и силы взялись.

С тех пор пятнадцать раз выходил с косой Кузьма Иванович к реке. И не работа была, а праздник. Сыновья, дочери, зятья понаедут из города — целая бригада, только успевай распоряжения давать.

В последнюю страду, шестнадцатую по счету, сам Кузьма Иванович выйти на пожню уже не мог — ноги отказали напрочь еще весной, да и худоба какая-то напала, весь высох, как щепка, но ум у него был по-прежнему ясный и он по-прежнему руководил сенокосными работами. Утром наказывал: сделать то-то и то-то и так-то. А вечером выспрашивал, что сделано и как сделано. И отдавал новые распоряжения.

Однажды Кузьма Иванович попросил:

— Вывезите меня сегодня на пожню. Я сегодня помирать буду.

— Папа...

— Вывезите.

Не привыкшие возражать отцу, дети запрягли лошадь, уложили отца на телегу — сидеть он уже не мог.

На покосе Кузьма Иванович сказал:

— Снимите меня с телеги,' да положите на уго-рышек, чтобы я реку, и вас, и весь белый свет видел.

Положили.

— А теперь идите. Возьмите грабли, да работайте и пойте.

— Папа, но как же тебя одного оставить?

— Делайте, как я сказал.

Дети послушались. Взяли грабли, рассыпались по лугу и начали загребать сено. И петь любимую песню отца:

Хожу я по травке, хожу по муравке.

Мне по этой траве ходить не находиться,

Гулять не нагуляться...

Через час, когда работающие сделали перекур и подошли к старику, он был мертв.

#

4

4

1

/

<