Пионер 1989-07, страница 16

Иван,— Шувалов меня вызовет. Опять книги, писания, собеседники, отменно просвещенные. А мать с братишками? В сырой избе с тараканами? Что же делать? Единственно — на службу определиться, тогда и семью перетаскивать можно. На мать смотреть без жалости никак нельзя. Она, бедная, думает, что теперь для них одна благодать пойдет: шутка ли, в прошлый раз денег прислал и теперь с собой привез! * Иван усмехнулся и обвел глазами избу. Мать возилась у сундука, тряпье перебирала. Иван вдруг сообразил, что братишка звал куда-то, и спросил у матери.

— Спохватился, сынок,- заулыбалась мать.— И куда ты все мыслями залетываешь? Староста на сход велел идти, а ты ровно пьяный. Ступай поживей...

Свешников не торопясь вышел за ворота. Сбочь тропинки в осевшем снегу чернел ровный, как циркулем обведенный, кружок земли. Иван постоял, сообразил — откуда? Догадался — ведро ставили. Вдруг отчетливо вспомнил панинского арапа. Арап застыл, дожидаясь приказания, у стены, обтянутой светло-желтой материей, в белом шелковом камзоле, в белых чулках, темным было только идольски спокойное лицо. Старик Панин любил контрасты. Потом, в прихожей, Свешников видел, как весело гримасничал арап, вознаграждая себя за неподвижность...

У церкви — толпа. Свешникову были видны только спины собравшихся. Он стал протискиваться вперед, но далеко продвинуться не удалось, и он остановился, плотно окруженный односельчанами. На церковном крыльце стояла группа людей, один из них читал вслух какую-то бумагу. Ветер по временам относил его голос, и тогда вся толпа подавалась вперед, стараясь не упустить ни слова.

«...полковнику Алексею Щетинину за службу его, а особливо храбрые и отличные подвиги, оказанные в сражениях со злодеями, против нашей короны злоумышлявшими, и в приведении к достодолжному спокойствию некоторых владений наших, бунтовщиками возмущенных.,.»

«Пугачевцев добивал, — мелькнуло в голове у Свешникова,— но к чему все это?»

«...в вечное и потомственное владение пяти сот душ в Тверской губернии, назначаем состоящие в казенном ведомстве той губернии деревни Шад-ринку, Низковатое, Запрудило...»

«Нашу? Да что ж это?» — Свешников схватил чью-то руку, к нему обернулось растерянное лицо.

«...того ради мы по самодержавной нашей императорской власти силою сия нашея жалованный грамоты ему, нашему полковнику, с потомками его мужеского и женского пола означенные деревни со всеми принадлежащими к оным землями и угодьями, селениями и дворами, с хоромным и огородным владением, с пашнями и лугами...»

«Закрепостили!» — Свешникову показалось, что он крикнул это, но никто к нему не обернулся.

«...с лесами, сенными покосами и рыбными ловлями, с наличными и беглыми крестьянами».,.

— Закрепостили! повторил он вслух.— Рабы крепостные...

На голос его обернулись один, другой, ропот разошелся по толпе, и отзвуки его доплеснулись до церковного крыльца. Читающий остановился. Выпрямились солдаты, и пожилой офицер сделал шаг вперед, кто-то крепко взял Свешникова за локти. Повернувшись, он увидел Сныткина и Пет-руньку.

Молчи,— одними губами шепнул Сныткин,— пропадешь зря.

Петрунька ничего не сказал, но в глазах его были растерянность и страх, взрослое выражение, которое он обычно старался придать своему лицу, исчезло, и Свешникова мгновенно ожгло воспоминание: вот так же смотрел Петрунька, когда староста и поп, стоящие теперь на крыльце, жгли книги старшего брата...

«...Всем нашим управителям и прочим, до кого сие касаться может, накрепко подтверждаем в спокойном владении оных никакого ему препятствия не чинить, а в потребном случае от всяких обид всякими мерами защищать и охранять...»

«Вот, вот он ответ на неспокойные твои думы: ты хотел, чтобы равными тебе стали мать и братья,* вот, исполнилось! Равны крепостные рабы, равны меж собою... А все вместе равны скоту, орудию бессмысленному! — Свешников зажмурился.— Что же делать теперь? Братья, мать, он сам — холопы, грязь под барскими каблуками...»

И как последние удары молотка, что наглухо заклепывает кандалы, легли на притихшую толпу последние слова жалованной грамоты:

«...Государствования нашего двадцать первого года».

Ночыо Иван вышел из дому, миновав крайние дома, оглянулся на смутно темневшую церковь, погрозил кулаком, горько усмехнулся своему жесту, поправил сумку и зашагал. На юг! Там сейчас много разного народу, много иностранцев, можно что-нибудь придумать. Под ногами мягко пружинила прихваченная ночным морозцем комковатая вечерняя грязь. Можно наняться к какому-нибудь иностранному купцу секретарем. А держат ли они секретарей? Ну, слугой на худой конец. Иван вошел в знакомый лес. Еще сажен семь — десять — и будет то место, где они с Григорием Афанасьевичем встретились. Нет, нужно принять левее, к большаку... А там, если удастся, за границу. Накопить денег, выкупить своих — через кого-нибудь это можно, наверное. Отыскать Лизетту она в Италии, Шувалов говорил, забрать ее от господ, поехать на родину ее отца. Она же родина великого Руссо. Мокрая ветка хлестнула по лицу: Там, в Европе, не придется бродить ночью по лесу. Ночью по лесу... Никогда не придется бродить ночью по лесу. Ах, господи, ну что загодя терзаться! Может, и не надо будет...

ОКОНЧАНИЕ В СЛЕДУЮЩЕМ НОМЕРЕ.

14