Техника - молодёжи 1946-07, страница 24

Шкала Бофорта

Out

С%авый ветер.

Корабль несет бом-брамсели.

Закрепленные _t ~ чарсели и нижние^ \ паруса.

орабль несет штормовые стаксели.

/7/ш шторме убираются все паруса.

О морянах и метеорологах

В наше время погодой больше всего интересуются летчики. Но в середине прошлого века метеорология была наукой моряков. Моряки тогда так же бранили противный ветер, как летчики сейчас бранят «нелетную погоду».

Силу ветра определяли по числу парусов, которые может нести корабль.

Ветру, как ученику в школе, ставили отметки, баллы.

Ноль баллов получал воздух-невидимка, когда он не шевелился. На море тогда был штиль, и корабль не мог сдвинуться с места. Единицу ставили самому ленивому из ветров, который не гнал корабль вперед, а только слегка подталкивал.

Двойку получал ветер, когда скорость кор!абля доходила до двух узлов,— на море скорость хода измеряют узлами.

Начиная с пятерки, баллы ставили уже не по скорости хода,., а по числу парусов. При пяти баллах корабль нес бом-брамсели, при девяти — капитан приказывал крепить марсели и нижние паруса. При одиннадцати была уже сильная буря, и корабль мог нести одни только штормовые стаксели.

А двенадцать баллов ставили самому сильному ветру — урагану, при котором корабль не может уже нести никаких парусов. Такой ветер рвет и ломает все, что встречается на пути. Ему следовало бы поставить единицу за поведение, а ему ставили высший балл!

Когда адмирал Бофорт составлял эту таблицу баллов, он, вероятно, думал, что моряки всегда будут плавать под парусами. А ведь тогда уже спущен был на воду первый пароход, которому суждено было стать соперником парусного корабля.

Если бы Бофорт мог заглянуть на сто лет вперед, он не узнал бы морей. Вместо б-ригов, фрегатов, корветов он увидел бы крейсеры, линкоры, огромные теплоходы трансокеанских линий. Вместо белых парусов он увидел бы над морем дым из пароходных труб.

Не узнал бы он и свою собственную таблицу. В ней и сейчас двенадцать баллов. Но какой она стала сухопутной!

Ветру ставят теперь баллы не по тому, какие паруса он наполняет, а по тому, как он ведет себя на суше: гнет ли сучья деревьев, ломает ли стволы и столбы, срывает ли крыши с домов.

Но в середине прошлого века таблица Бофорта существовала еще в своем первоначальном морском виде.

Среди метеорологов было немало моряков. И часто случалось, что одни и те же люди занимались изучением и воздушного и водного океанов.

Это было время, когда завоевание мирового океана шло все быстрее и быстрее. Народы и страны состязались между собой в числе морских и кругосветных экспедиций. На первом месте были англичане, на втором — русские. Далеко позади оставались американцы, австрийцы, немцы.

Путь через моря и океаны был путем к богатству. Через океан, как через широкий прилавок, шла торговля—на одной стороне были продавцы, на другой— покупатели. Одни продавали колониальное сырье,* другие —• промышленные изделия. И корабли, словно руки, сновали по океану, перенося' товары с одного края прилавка на другой. Но прилавок этот был не очень устойчивый и надежный. Любая буря могла задерживать товар в пути, могла списать его в убыток.

Чтобы торговать, надо было плавать, чтобы плавать, надо было знать законы воды и ветра

Воду и ветер нельзя было изучать отдельно. Ветры подымали волны в океане. Ветры гнали воду, создавай те

чения—реки без берегов. Воздух, вода ^ и суша жили одной мировой жизнью, которую нужно было изучить и понять,

К этому времени люди уже окончательно убедились в том, что вода идет с океана на сушу не подземным, а воздушным путем, а возвращается в океан и по земле и под землей.

Французский физик Мариотт еще в XVIII веке доказал, что дождь питает реки, что вода в реках прибывает от дождей и убывает в засуху.

А вслед за ним англичанин Галлей завел приходо-расходную книгу для Средиземного моря. И оказалось, что море расходует на облака как раз столько воды, сколько несут в него реки.

Так вырисовывался путь воды на су ше. Но и на море путь воды становил- , ся все яснее. Измеряли температуру и плотность воды в океане, изучали воду и на цвет и на вкус, определяли, сколько в ней солей.

Но больше всего моряков интересовали ветры и течения. Ведь это была та сила, которая несла их по морю. Дымок парохода на горизонте был еще редкостью. На море попрежнему господствовали парусные корабли. А парусный корабль всегда старается держаться попутного ветра и течения, как троллейбус держится за провод. Можнс было бы сказать, что троллейбус идет туда, куда несет его попутный поток электрической энергии.

Но провод ясно виден над крышей троллейбуса. А путь ветра и воды труднее заметить. Нужно быть очень опытным лоцманом, чтобы помнить, где какие проходят течения и дуют ветры.

И вот в помощь морякам составляются карты ветров и течений. Эти карты необходимы. Они сокращают переходы кораблей в три, в четыре раза На море каждый день дорог. Здесь больше, чем где-либо, верна поговорка: «Время — деньги». Счетоводы английских торговых компаний подсчитали, что когда , ветер задерживает на сутки большой корабль с грузом и пассажирами, компания теряет 200 фунтов стерлингов. Кому же охота бросать деньги на ветер!

История одного предсказателя погоды

Торговый совет Англии выносит решение: учредить метеорологический департамент и поставить во главе его опытного моряка, контр-адмирала Робер* та Фицроя.

Это был неплохой выбор. Старого адмирала знал каждый матрос в английском флоте. Недаром Фицрой плавал по морям с четырнадцатилетнего возраста. Качающаяся палуба должна была ему казаться не менее твердой почвой, чем лондонская мостовая.

Это был тот самый Фицрой, о котором сэр Френсис Бофорт, гидрограф адмиралтейства, писал: «От экватора до мыса Горн и оттуда до реки Jlia-Плата на восточном берегу Америки — все, что еще оставалось неизвестным, было блестяще исследовано капитаном Робертом Фицроем».

Фицроя помнят все, кому довелось прочесть увлекательную книгу Дарвина «Путешествие на корабле Бигль». В их памяти не мог не остаться этот великодушный и> вспыльчивый человек со многими странностями и причудами. Несмотря на частые стычки и споры, он и Дарвин стали друзьями, потому что у них были общие привязанности. Оба они любили природу и науку о природе.

О причудах и склонностях Роберта Фицроя, быть может, не стоило бы и-говорить в этой книге, которая посвящена причудам, погоды, а не человеческой души. Но в истории Фицроя так тесно сплелись судьба человека и судьба науки, что их невозможно разделить.

22