Техника - молодёжи 1950-05, страница 26

— Оставайтесь с нами до утра! — прокричал он 'Владимирову. — Тогда, может быть, дождетесь!..

Владимиров не дождался поломки. Еще некоторое время он побыл у мотора, зашел в зал испытательной станции, попрощался со всеми и уехал.

Мотор замолк лищь к утру, беспрерывно проработав четырнадцать с половиной часов. Для истории сохранилась краткая деловая утренняя запись об этом в журнале дежурных инжеиеров АДВИ, помеченная датой первого января 1930 года.

Через некоторое время Соловьеву позвонил Владимиров. Расспросив о работе, он сказал:

— Александр Николаевич, у меня к вам предложение: вылететь со мною завтра на площадку завода. Пора вам пройтись по цехам, где будет вьту* скаться ваш мотор, окинуть все хозяйским взглядом.

— А у меня, — живо ответил Соловьев,— есть встречное предложение. Что вы скажете о поездке туда на аэросанях?

— Что же, завтра в шесть утра буду на Лефортовом плацу...

К десяти часам утра они вынеслись к реке. С раскрасневшимся лицом Соловьев оглянулся на Владимирова, сидевшего в пассажирском отделении, поймал его веселый взгляд, кивок и вовсю пустил сани по нехоженой, неезженой белой глади русла, обозначенного высоким берегом с глубокими тенями оврагов. Мартовское солнце уже пригревало, в кабинке потеплело. Наметенные вьюгой затвердевшие маленькие гребешки снега, заметные только вблизи, нескончаемо выраставшие навстречу, уже подтаивали, стали хрупкими, чуть ноздреватыми.

Жмурясь от искрящейся мириадами кристаллов белизны, нажав ногой до предела педаль газа, свободно положив руки на руль, почти управляя, Соловьев отдавался удовольствию неимоверно быстрого скольжения.

Как-то сразу за излучиной реки открылась площадка «Мотостроя». Берег несколько заслонял ее; еще не было видно взрытой земли, движения по дорогам, работ. Очертания огромного завода поднялись, словно из снегов. Показались ряды кирпичных труб, кое-где еще не выведенные доверху; длинные остовы крыш, еще не застланные, ажурные; высокие мачты деррика; темные контуры градирен и газгольдеров; железные переплеты эстакад; электростанция в фанерном тепляке с характерными короткими черными трубами, похожими на пароходные» Над самой высокой строительной мачтой реяло по

ветру красное полотнище.

С каждой секундой завод приближался. Вот уже можно различить вонзившиеся в 'голубое небо громоотводы на кирпичных трубах; поворачивается подъемная стрела, несущая над крышами по воздуху стальную балку; чернеют фигурки верхолазов, — на крыше, заклепывают стропила; блеснули здесь и там молнии электрической сварки.

Соловьева била дрожь.

И вот не в мечтах, а наяву среди снегов раскинулся на несколько километров завод, который будет выпускать эти моторы, самые мощные авиадвигатели в мире.

Соловьев направил сани вверх по береговому склону. Белый гребень снега постепенно закрывал стройку. Владимиров приподнялся, перегнулся через сщшку водительского места, чтобы все-таки видеть завод. Уже только кончики труб маячили над гребнем да колыхался по ветру приближающийся красный флаг...

у тепляка

Соловьев остановил сани электростанции.

Отсюда в глубь площадки к главным корпусам прокладывали траншею так называемого шинного тоннеля. Линия работ пересекала еще не застроенное поле. Промерзшую землю отогревали кострами, врубались в нее мотыгами, топорами, ломами, а там, где она не поддавалась и лому, вгоняли кувалдами железные клинья и все-таки откалывали кусок за куском. В пробитые колодцы запальщики закладывали взрывчатку; звучал сигнальный рожок, люди отбегали, черные глыбы с глухим уханьем вздымались в воздух, оседала пыль—-землекопы с лопатами и кирками снова шли туда.

Страна еше не выпускала ни экскаваторов, ни грузовиков; на всем открытом взору пространстве курсировало лишь несколько грузовых автомобилей, переваливающихся на ухабах с боку на бок; всюду сновали лошаденки; выброшенную землю грабари, нередко бородатые, в крестьянских армяках, в лаптях, кидали лопатами в сани и в телеги.

По свежему рву вслед за землекопами продвигались плотники и арматурщики. Здесь же, на морозе, на деревянную опалубку траншеи, на каркас железных прутьев выливали из бадей и утрамбовывали дымящуюся подогретую кашицу бетона. Перекликались то с волжским оканьем, то на украинской «мове», то по-московски акая. Виднелись солдатские папахи еще времен давней войны, кубаюки, обтрепанные шлемы-буденовки, татарские стеганые тюбетейки. В одном месте Соловьев заметил странную группу в ватных, по-восточному пестрых халатах, в азиатских малахаях. Это были смуглолицые узбеки или

казахи. «Вот что значит «Мотострой»,— возбужденно подумал Соловьев. — Всю Россию подняли ради мотора».

Владимиров в кожаном черном пальто шел впереди без всяких воинских знаков, в мерлушковой шапке со звездой.

Соловьева влекли длинные корпуса цехов в отдалении. Сквозь светлые пустые проемы окон и ворот можно было видеть, как там, внутри цехов, двигаются паровозы и вагоны. Под остовам крыши покачивалась поднятая на стальных тросах тяжелая тележка мостового крана, которую подтягивали к верхним, главным фермам.

Тропинка вывела их к санному пути. Длинной чередой шли груженные землею розвальни. На дорогу сыпались комочки мерзлого суглинка и песка. Полозья давили их. втирали в снег. Вдали показалась легковая машина. Она медленно пробиралась по этой дороге, пролегшей в снежном поле свет-локоричневой широкой полосой.

Последнюю ночь государственного испытания мотора Соловьев провел дома, Перед этим больше суток он не спал и никуда не мог уйти от стенда, на котором (происходило испытание,— сидел, бродил, шатался без дела, h6q на государственном испытании конструктору уже не разрешено ни во что вмешиваться.

Мотор уже миновал предел, заветную когда-то зарубку — пятьдесят часов непрерывной работы на разных режимах. Теперь была новая норма — семьдесят пять! Еще сутки должен был крутиться мотор. На пятьдесят девятом часу испытаний приехал Владимиров, увидел Соловьева, почти оглохшего от страшного воя, с одеревяневшим от бессонницы лицом, и распорядился немедленно посадить конструктора в машину и отправить домой спать.

Было девять или десять часов вечера. Дома Соловьеву приготовили ванну, накормили, уложили, но он не мог заснуть. Рядом сидела сестра Галя, и они тихо разговаривали. Форточка была открыта.

Сквозь все шумы Москвы — дребезжание трамваев, стрекот, а гудки автомобилей, звуки шагов под окном, невнятные обрывки разговоров, иногда чей-то возглас, смех, — сквозь все Александр Николаевич различал далекий звон моторов.

— Галя, слышишь? Дали форсаж...

Она улыбалась.

— Милый, это примус на кухне...

— Нет, примус само собой... Слушай, слушай... Гудит, как шелковая ниточка.

Пожалуй, никто, кроме него, не мог бы в городском шуме уловить ее, эту тончайшую ниточку звука. Вот сбавлена сотия оборотов. Хорошо, очень хорошо работает!..

г/ * I it

t#

< I г г

f i f

24