Техника - молодёжи 1950-05, страница 24

ры за границей» А что 6yjieT в случае войны?

На столе перед Владимировым лежал том Сочинении Ленина, еще первого издгшия, в картонном переплете светло-коричневого цвета. Уголки переплета несколько пообтрепались; книгой, видимо, немало пользовались. Среди страниц виднелись две-три бумажные закладки. Владимиров развернул книгу на одной из закладок.

— «Война неумолима, — четко прочитал он: — она ставит вопрос с беспощадной резкостью либо погибнуть, либо догнать передовые страны и перегнать их также н экономически... Погибнуть или на всех парах устремиться вперед. Так поставлен вопрос историей». Вот, товарищи конструкторы.,. Эти слова Ленина всем нам недавно напомнил наш вождь товарищ Сталин. Погибать мы не намерены. И поэтому на всех парах — вперед!.,

Владимиров рассказал, что на-днях состоялось заседание, посвященное вопросам авиации, на котором выступил товарищ Сталин.

— Я передаю вам, товарищи, — продолжал он, директиву Сталина, вождя и полководца нашей великой революции. Вперед! Нам «ужен темп развития, ка-коф не знала ни одна страна, нужен неЛвалыЙ, беопримерный в истории техники рывок. Что же это значит, если говорить об авиации и, в частности, о ваших задачах, товарищи конструкторы моторов?

Соловьев покосился ш сторону своих товарищей. Да, сидят конструкторы, люди технического образования, технического мышления; да, перед ними, техниками, только что прозвучали слова, пронизлшые зажигательной романтикой: «Погибнуть или на всех парах устремиться вперед». Их прочел серьезный человек с чуть пылающими щеками и блестящими глазами, прочел сидя, не повысив голоса, почти без жестов.

И Соловьев видел перед собой другую, воображаемую комнату — небольшой зал в Кремле, где решались судьбы авиации — вопрос о мощном советском моторе. Мысленно видел там Сталина со слегка склоненной головой, закуривающего свою трубку.

— Теперь, — говорил Владимиров,— «доктрине малой авиации» мы не дадим воскреснуть. Вместе с ней будет отброшена и вся теория медленного, постепенного, или, как говорят, «нормального», развития техники, в частности — техники моторостроения. Новые заводы

авиационных моторов будут сооружены и пущены уже в наступающем году. Нам надо выпускать моторы, которые вам, товарищи конструкторы, предстоит создать, моторы, не уступающие ©мощности сильнейшим заграничным двигателям.

Товарищ Сталин поставил такую задачу: создать советский мощный авиамотор, самый мощный мотор в мире. Нужен проект, нужна конструкция и не одна — несколько конструкций!

Я вызвал вас, товарищи, только для того, чтобы вы лично от меня. выслушали это.

Ваши профессора, с которыми я сперва поговорил, к сожалению» усомнились в возможности осуществления этой большой задачи. Если, конечно, я правильно их понял...

Он взглянул на Шелеста и Ганьшииа. Шелест промолчал. Но Ганьшин ответил:

— Вы, Иван Иванович, спросили, что я об этом думаю. И я, как специалист, как инженер, не могу согласиться...

Владимиров нахмурился, поняв по тону, что тот принадлежит к сомневающимся. Лицо Владимирова начало краснеть. Это был признак гнева, Ганьшин, однако, закончил:

— Как инженер, я не могу не высказать сомнений. Мы, Иван Иванович, можем промахнуться, если сразу поставим себе эту большую цель.

— Нет, я не могу назвать вас инженером,— негромко, но резко сказал Владимиров. — Если инженеру говорят: вот все, что тебе нужно, вот тебе завод с новейшим оборудованием, лучшие инструменты и приборы, вот тебе денежные средства для всех твоих затрат по •производству, возьми все это и построй лучшую в мире машину, — меузкели настоящий конструктор, настоящий инженер не вдохновится этим? Неужели инженер откажется от таких возможностей?

Соловьева от волнения будто покалывали иголочки. «Возьми все это и сделай!» Он посмотрел по рядам, увидел помрачневшую, упрямую курносую физиономию Ганыпина.

Соловьев всей душой принимал каждое слово Владимирова.

Как все это необыкновенно, какой потрясающий день!

Поднялся Шелест.

— Иван Иванович!

Неровное смугловатое лицо пожилого ■профессора, учителя (всех русских конструкторов-мотористов, было очень серьезно. Все, что произошло сегодня, видимо, глубоко затронуло его.

— Иван Иванович! Вы не так нас поняли. Мы указывали на затруднения, но...

— Ну-с?

— Для нас, для коллектива АДВИ, будет величайшей честью, — повторил Шелест, — положить на этот стол проект самого мощного мотора в мире. И такой день придет, Иван Иванович!

— Ну, вот! Прекрасно... Но не опоздайте. У вас будут сильные соперники. Думаю, и группа Ганьшина соберется с духом. На этом, товарищи, сегодня мы закончим. Дискуссии излишни. Начинайте думать, работать! Вскоре, может быть, соберем большое совещание, где откроем дискуссию уже о деталях.

Владимиров встал. Поднялись и конструкторы.

С Новым годом, товарищи!—- улыбаясь, сказал он.—С новым мотором!

Прошел ровно год.

Мотор ревел под навесом на открытом воздухе. Ночь прорезали огненные языки из шестнадцати выхлопных труб. В любом помещении от этих сгоревших, отработанных газов задохнулись бы не только люди, но и сам мотор, тоже требующий кислорода. Сильный рефлектор освещал длинную шанель с приборами, на которых дрожащие стрелки показывали количество оборотов в минуту, мощность, развиваемую двигателем, давление масла и т. д. Рядом, в здании института, в зале испытательной станции, стояла точно такая же, дублетная, панель, за работой мотора можно было следить и оттуда.

Под навесом, ни к чему не прикасаясь, лишь поглядывая на стрелки, прохаживался дежурный механик. Мотор ревел, сотрясая бетонный фундамент, сотрясая воздух. Вот так —без перерыва, без единой остановки хотя бы на минуту—мотор должен был проработать -пятьдесят часов на государственном испытании, к которому его готовил институт. Авиационный двигатель, по существу, еще не создан, не «доведен», если он не может выдержать полагающееся число часов непрерывного хода на разных режимах, если не сдаст такой нормы.

В воротах испытательной станции открылась калитка. На (покатый настил, на снег хлынул поток электрического света. В зал вторглась еще гурьба гостей, участников новогодней пирушки, энтузиастов института. В глубине, среди испытательных приборов и машин, виднелся стол, уставленный яствами, закупленными в складчину. Над ним скрестились два прожекторных луча — красный и зеленый. «Адская иллюминация», по выражению Соловьева, вперемежку с гирляндами хвои придавала залу фантастический вид. Можно было греться у пылающей газовой печи. От подкрановой балки до самого пола протянулось белое полотнище ватманской бумаги, на котором были выведены строчки Маяковского:

«Быть коммунистом — значит дерзать,

думать,

хотеть,

сметь».

На разметочной плите сидел ветеран института, почтенный работник бухгалтерии, страстный любитель-гармонист. Он с упоением играл. Кто-то заплясал под гармонь и сразу сбился с такта и остановился. Гармонист продолжал широко растягивать и снова сжимать мехи, но уже не было слышно ни звука—мотор все заглушил.

В небольшой «дежурке», отделенной от зала легкой застекленной перегородкой, сидел в кругу молодежи выбри

5»