Техника - молодёжи 1977-08, страница 14

превышала нормальную при спортивных прыжках.

А потом Марк Галлай вывез меня — в костюме без шлема — на самолете Р-зет, и я прыгнул из задней кабины с 5 тыс. у*. От динамического удара при раскрытии парашюта у меня с правой ноги соскочил унт. Спасло незащищенную ногу то обстоятельство, что я по щиколотку врезался в заболоченную почзу.

Теперь мной и скафандром занимается Алексей. Гринчик — наш любимец со времен аэроклуба, медвежистый, веселый сибиряк, великолепный летчик-испытатель, трагически погибший впоследствии при испытании реактивного МиГ-9.

Он поднимал меня на самолете СБ на 6,8 и вот сейчас на 10 тыс. м. С 6 и 8 тыс. прыгал в шлеме... Следя по высотомеру, на высоте 4 тыс. м снимал шлем. Он повисал на фзле и приземлялся первым, а я за ним. А сегодня я по заданию должен и приземляться в шлеме. Подъем длится уже 50 мин, и мне кажется, что уже никакие воспоминания не отвлекут меня от этого скрюченного, невыносимо тяжкого ожидания...

Как-то совсем глухо и скучно звучит в наушниках голос Г ринчика: «Высота 10 200. Самолет больше высоту не набирает. Приготовиться!» Но на меня этот голос да еще вспышка белой лампочки на сигнальном щитке действуют, как шпора на лошадь... Берусь за ручку замка, хотя кажется, что раздувшиеся пальцы скафандра — это нэ мои пальцы. Стискиваю их, чтобы реально ощутить твердость ручки. Только бы опять не подвел клапан...

Делаю рывок и, затаив дыхание, с радостью ощущаю: замок сработал отлично.

Зеленая вспышка! Створки бомболкжа вываливаются наружу, и поток света, ворвавшись извне, на момент слепит меня.

Опираясь руками на борта бомболкжа, просовываю гермошлем наружу и смотрю на землю, залитую лучами утреннего солнца.

Серебряные капли озер и ниточки рек, зеленые и желто-красные массивы лесов и жнивья, розовые клубочки кучевых облаков далеко внизу... Земля, расцвеченная уже осенними красками, зовет к себе...

Стекло шлема, лишенное обогрева, начинает туманиться... Пора!

Отпускаю борта, соскальзываю с сиденья... Сосущее чувство под ложечкой ввинчивается как штопор — скорость падения стремительно нарастает.

На этой высоте она достигает 100 м/с, да плюс еще такая же скорость самолета. С раскрытием парашюта надо повременить, а не

то купол может лопнуть, как мыльный пузырь.

Стекло шлема совсем побелело — оно запотело и замерзло изнутри. Протираю губами и носом окошко — зеленый фон сменяется голубым — меня вращает. Делаю рывок, принимаю позу «ласточки» и тянусь правой рукой к вытяжному кольцу.

Но мое «обиталище» сопротивляется, костюм раздулся, и я в нем как рак в скорлупе... Да еще то ли белье, то ли комбинезон сбился в складку под локтевым суставом — не могу дотянуться... Тянусь к кольцу левой рукой, просовываю под него палец и выталкиваю кольцо...

Взрыв, и звездная россыпь перед глазами... Жгучая боль в паху от посадки на пластину жесткости... Прихожу в себя, усаживаюсь и опять протираю носом и губами окошко для обзора.

Я спускаюсь, раскачиваясь, как огромный маятник, под полосатым ярким куполом парашюта. Высотомер показывает уже 7 тыс. м.

Уходит назад зеленый прямоугольник аэродрома с взлетно-посадоч-ной полосой и окаймляющей его с двух сторон лентой реки... Земля приближается все быстрее... Подтягивая стропы парашюта, перемахиваю через овраг, разворачиваюсь в последний момент по ветру и, самортизировав удар о землю, делаю несколько сальто, пребольно ударившись лицом о стекло гермошлема.

Сажусь и вижу — околица деревни, колодезь и женщина с коромыслом и ведрами... Глаза ее выпучены, рот раскрыт в крике... Коромысло с ведрами летит на землю, мелькают в беге босые пятки...

Из моих разбитых губ вырывается смех, но в следующий момент я соображаю, что смеяться мне остается каких-нибудь 2—3 мин — кислорода в баллончике осталось чуть-чуть. Снимаю шлем, расстегиваю «молнии» на костюме и комбинезоне, рву пуговицы с белья и подставляю разгоряченную грудь теплому ласковому ветерку. Ложусь на спину и бездумно гляжу в бездонную синеву, откуда пришел.

С той поры прошло почти 40 лет. Для нынешней авиации высота 10 тыс. м — рядовая даже для гражданских самолетов. Уже давно стал музейной реликвией наш примитивный первенец советского ска-фандростроения. Уже давно на пенсии его творцы — А. Бойко, Н. Усачев, А. Хромушкин...

В современных скафандрах наши космонавты проносятся в сотнях километров от Земли, и другие планеты еще дождутся своих первооткрывателей в надежных космических доспехах, начавшихся когда-то с неуклюжего первого скафандра.

— Стихотворения номера

ИВАН БЕЛЯЕВ (г. Свердловск)

Эскадр;

илъя

Мне волосы белой метелью Заносит сильней год от году... А ты мне все снишься над целью — В ночной темноте, в непогоду. Стрелки на сиденьях-качелях. Отрывистый лай пулеметов. Разрывы блестят на турелях Твоих боевых самолетов. Огонь бомбового удара Вновь в памяти вспыхнул сегодня, Фашистам суровая кара Пылает внизу — преисподней. Моя эскадрилья! Живая! Машины равняешь в полетах, Но я-то, но я-то... Я ж — знаю: Лежат они в топких болотах, Сгорели, тараня колонны (Подбит — мимо них не

промажешь!), С разбитых, огнем опаленных Машин не спаслись экипажи... Твоею частицею был я, И внук мой в учебных полетах В своей боевой эскадрилье На тех же летает широтах.

ЕВГЕНИЙ РАЗУМОВ (г. О р с к)

Рерих

Я счастлив, что со мною Рерих... Глядит живою с полотна, не объясненная в поверьях, его волшебная страна.

(

Сиреневая облаками

|и голубая от холмов — она простерлась в тесной раме и к нам доносит вечный зов.

Зов предков смутен и неясен; вот тишину прорезал стон — Перуна холм от крови красен; врагам могилой станет он.

Да, это было, и язычник чтил смертью собственных богов. Горит кровинками брусничник — в лесу, как след глухих веков.

Но живописец-сверхисторик, он волен кистью колдовать. «Дремучий век жесток, и горек, и некрасив? Как знать... Как знать...»

)

Глядят земли далекой дети — языческие племена — сквозь мрак и дым тысячелетий на нас живыми с полотна.

12