Техника - молодёжи 1998-04, страница 56

четыре метра — из прозрачного стекла, пол тоже стеклянный. Выше трибуны, как на стадионе. Ликерийцы называли загон «Чашей Возмездия», А в загоне — тысячи пленников-землян. Со следами пыток и увечий: кто с выколотыми тазами, кто с отрезанными ушами, кто со вздувшимися струпьями вместо кожи — сожгли, гады, сигаретами. Там были и старики, и женщины, даже дети — в рубище, в рванье, а то и обнаженные. Многие сидели на стеклянном загаженном полу, так они ослабли, но даже лечь было негде из-за тесноты. Мертвых не убирали, некоторые из ник вздулись. А сверку, на трибунах, бесновались ликерийцы. Швыряли в загон огрызки яблок, кукурузы, обглоданные кости, палки, камни. Лили из ведер нечистоты, нефть. Смрвд. Грязь. Стоны землян. Сытое гоготание победителей.

— Боже мой, такое невозможно вынести, — простонала Екатерина. - Какое зверство!

— И увидел я моего Антона... Изъязвленного... Окровавленного. Левою рукой он поддерживал вконец обессиленного паренька, а правую протягивал к трибунам и повторял разбитыми губами:

Будьте прокляты! Будьте прокляты! Будьте прокляты!» Должно быть, изуверов озлобили, наконец, эти проклятия, и несколько выстрелов с трибуны прекратили мучения сына.

Екатерина содрогнулась.

— Да как же вы такое вынесли?

— Вынес. Но за несколько часов поседел... Тогда-то я поклялся Антону и его собратьям — отомстить. И вскоре хладнокровно расстрелял Ликерию. Другой возможности, как пустить в ход лазерные орудия «Сварога», у меня не было. Чтобы экипаж не стал соучастником моей мести, я всех сначала усыпил газом, а затем погрузил в анабиоз.

— И зная весь этот ужас с ' Чашей Возмездия». Сенат вас не оправдал?

— Ничего я Сенату не рассказывал — ни о сыне, ни о «Чаше Возмездия-. Сборище плутократов, надменных кретинов и зажравшихся свиней. Это для Беатрисы, самовлюбленной надзирательницы, Сенат пуп Земли, только и знает меня поучать, встряхивая своими локонами. — Tyi Данилевский сделал суровое лицо и заговорил измененным высоким голосом: «Я, Беатриса, запрещаю вам оценивать действия Сената,. Я. Беатриса, запрещаю прибегать к крепким выражениям... Я. Беатриса, я, Беатриса...»

5

— Я, Беатриса, к вам нат рянул без предупреждения, потому что в колонии случилось отвратительное ЧП. — Дан Берсенев, в прошлом сверхзнаменитый гене1ик, был непривычно взъерошен и встревожен. - Но сначала, умоляю, выдайте мне бутылочку джина. Знаю, знаю, вылакал все за этот месяц, умоляю, зачтите следующим, не то сердце разорвется на куски! Правою рукою, где на среднем пальце блестел золотой перстень, он начал массировать себе грудь, отдуваясь.

Не знаю, почему я позволяла этому рыхлому говоруну общаться со мною столь фамильярно — быть может, из уважения к его уму: другого такого аналитика и быстро счетчика не было среди колонистов... Для начала преподнесла ему бокал джина с тоником, затем повторила. Руки у генетика тряслись.

— Какое чрезвычайное происшествие? — спросила я, наконец.

Представьте себе: эта стервозница, эта тварь — ушла от меня!

И к кому? К паршивому капитанишке «Сварога», злодею из злодеев. подлейшему убийце и негодяю!

— Прикусите язычок, Даниил Берсенев! Вы переходите г раницы приличий, позволяя себе сквернословить.

— Извини ie. Беатриса, - промямлил он.

— Чему возмущаетесь? В колонии вольные нравы. Полная свобода выбора партнера. Вы против свободы?

— Эту замарашку я сделал доктором наук... Без меня она бы кухарничала у какого-нибудь инженеришки-ублюдка... ах, извините, вырвалось.

— Между прочим, несостоявшаяся кухарка добровольно последовала за вами на Корону. Убедив всех членов Сената разрешить ей скрасить ваше пожизненное изгнание. И заметьте: она ни в чем не обвинялась, и в деле вашем постыдном вообще не фИ1 урирова-ла. Не правда ли?

— Я прикончу изменницу. И его. мерзавца. — как-то уж очень спокойно провозгласил генетик.

— Полагаете, после этого Сенат не пригвоздит вас к очищению грехов в пламени радунита? Тело, распавшееся на атомы, ох как трудно воссоздать, а тем паче оживить. Чудес не бывает, как вы любите выражаться.

Берсенев весь обмяк, поник. Чем еще. кроме третьего бокала джина с тоником, могла скрасить его горе я, Беатриса...

Пора было прощаться с гонетиком. Но я сочла нужным сдела1ь ему внушение

— При любых обстоятельствах. Дан, старайтесь судить других — как себя самого. Это избавит от многих неприятностей.

Неприятностей? Да я их без счета схлопотал от злодейки-судьбы. Барахтаюсь по горло в зловонной жиже бытия, — уныло ответствовал ученый.

— И еще совет: не будьте столь категоричны. Кому-кому, но уж не вам аггестовать капитана «Сварога» как элодея, убийцу и нег одяя.

— Я доверяю приговору Сената Планетарной Безопасности...

— Похвально. Однако вспомним и другой приговор Сената. Ученому-генетику, который в лаборатории на острове Ямайка при невыясненных обстоятельствах соединил гены свиньи, крысы и человека. Родившиеся мутанты — их называли крысвичи. или чексы — вырвались на волю и загрызли чуть ли полмиллиона островитян. Сам же горе-экспериментатор едва спасся на вертолете Красного Креста.

Берсенев поставил на стол пустой бокал и сказал устало:

Клянусь, Беатриса, в этой трагедии я не повинен. Чист, как стеклышко. Лишь теперь осознаю: го былз месть небес.

— Кому?

— Мне.

— За что?

— За непомерное честолюбие. За желание пожимать руки президентам, раздавать интервью и задирать нос перед коллегами.

Такого от Берсенева я не ожидала.

— Что-то не похоже на вас, склонного, Скорее, к замкнутой жизни. Добровольно покинули Оксфорд, почти десять лет провели затворником на Ямайке,,.

— Счастливейшие годы, счастливейшие... Все мои главные открытия... Одна из лучших лаборатории мира. Эх, Ямайка! До Северной и Южной Америк — рукой подать, рядом Куба. Антильские и Багамские острова. А природа! Да еще шесть веков назад старик Колумб назвал Ямайку обителью блаженства. Правда, в сезон дождей — это май—июнь и ноябрь—декабрь — ливни, как из ведра, но остальное время — райский уголок. Именно здесь я узнал однажды, что схлопотал премию Авиценны, многие считают ее престижней Нобелевской. Два миллиона долларов, прием в Вашингтоне у президента, — кто не мечтает о такой удаче...

Помню, улетать га Вашингтон должен был утром 12 сентября А накануне, ближе к вечеру, оседлал свой джип и поехал на этюды — по лесной паршивой дороге, к высохшему озеру. Там скалы — как стадо окаменевших динозавров... Сижу, стало быть, на стульчике раскладном, малюю пейзаж. И представьте, Беатриса, провожая взглядом стаю каких-то синекрылых птичек, задрал я свою, тогда еще кудрявую голову, — и остолбенел. Надо мною объявилась нежданно-негаданно здоровенная башня, вроде Эйфеле-вой, но не из металла, а из оранжево-серебристых молний. Не успел опомниться, а уж материализовалось внутри этой иллюминированной великанши эдакое колесико, ободочек — в поперечнике С римский Колизей. Колесо показалось мне раскаленным до белизны, а внутри его чуть дымилась спиральная туманность: фиолетово-молочная, с завихрениями и переливающимися огоньками звезд. В общем, планетарий при дневном свете. И рушится планетарий прямо на меня. И я вырубаюсь, будто током высокого напряжения ужаленный.

Очнулся. В ушах гудит, голова раскалывается. Под куполом моего планетария — тьма-тьмущая. Лишь внизу, по замкнутому кольцу, полоса тусклого света. Фосфоресцирующий забор для одинокого лауреата... Что делать? Побрел к забору. Он оказался гладким и холодноватым овалом вышиною с трехэтажный дом. Двинулся вдоль забора, как зверек в круглой клетке, и вообразите, Беатриса, подхожу к разлому. Будто лайнер океанский переломлен надное, а на срезе торчат трубы, коммуникации, колеса, рычат и.

Разлом в ширину был метров пять Я покумекал вдруг облучусь? — но рискнул-таки и шатнул в проход Пробираюсь в полутьме, съежившись от страха, уже и Луну заметил вроде бы в просвете впереди Глядь — мертвое тело, И не просто мертвец, а разрезанный надвое — от плеча до пояса. Как ударом меча Да таким лютым ударом, что половинки раскидало к противоположным стенам разлома.

Решил миновать мертвеца посередине, от одной фразы волосы встают дыбом, верно, Беатриса? Внезапно та половина, что с головою, открывает глаза и начинает бубнить, как заведенная: «Ты должен меня спасти... Ты должен меня спасги...» Я опять остолбене-ваю, глядя на говорящего покойника. «Попытаюсь, - отвечаю, — помочь, любой врач дает клятву спасать жизнь человека». — «Я не человек, изрекает рассеченный надвое, — Белковоподобный самовоспроизводящийся автомат. Из других миров и времен». Прямо так и заявил, Беатриса, «Чудесно, говорю, — за последние полвека мы, земляне, избалованы визитами небожителей, правда, спасать никого не приходилось". Попросил он для начала соединить его расчлененный организм. Ухватился я за нижнюю половину (он был в эластичном комбинезоне и высоких сапогах) и поволок к верхней, удивляясь легкости плоти. На срезе она была бескровной, мраморно-белой, а внутри — вместо сердца, легких, кишок и прочей требухи — фосфоресцировали загадочные кристаллы, трубки, колбочки, соединенные попарно шарики. Вскоре разглядел и лицо пришельца: удлиненные скулы, благородной лепки поб. Особенно выделялись глаза — непомерно большие, как бы гипнотизирующие. А голову венчал прозрачный изящный колпак, в нем роился туман, испещренный синеватыми блестками, будто там томился в неволе заколдованный свод ночных небес. «Теперь проследуй в на

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 49В

54