Вокруг света 1963-05, страница 31

— Подумаешь, песня! — раздражении слазал Олег.— Мы приехали сюда дичь стрелять, а не песни слушать.

— Стрелять-то его с умом надо, — не соглашался дед. — Вечером тетерь побормочет, побормочет и задремлет, а утром, в зорьку, аккурат распоется. Выдержка тут нужна и любовь к природе.

— В молодости у вас тоже, наверное, выдержки не хватало, — вмешался я в разговор.

— Хватало! Меня к этому отец с малых лет приучил. Бывало, даст мне ружье и один заряд и говорит: меньше двух тетерьев не приноси.

— Как же вы?

— Вот так. Иногда и по три приносил. Залезу в шалаш, выставлю ружье и жду. Один раз гляжу, а тетерь прямо у шалаша шлеп и сел. Спросонья он, что ли, был? Я не шелохнусь, а сам рукой его за ногу схватить могу. А тетерь мне в ухо: «Чу-фшш!» Потом подпрыгнул и отлетел шагов на пять. «Слава богу!» — думаю, но не стреляю. Все дело в выдержке и разумении. Раз он первый прилетел, значит запевала. Понимать надо! Тетеревиный ток — это, я вам скажу, точь-в-точь что оркестр какой-нибудь симфонический или, скажем, хор. Тут тебе и регент и певчие есть. Ежели певчих недочет, песню все одно слышно. А регенту по шапке дали, тогда все остановится. Так и здесь. Запевала созовет на ток своих приятелей, они ему подпевают, а он ко всем задирается, значит драку заводит. И красота глядеть! Что твой театр! Хвосты у всех белые, брови красные, черное перо на солнце переливается. И бегают тетеревья и кружатся один перед другим и так и сяк. А тетерки вылезут из кустов и глядят. Когда тетеревья в самый раж войдут, тут и стрелять надо. Тебе польза, и природе вреда не будет. Одного-двух убьешь, а остальные все одно спарятся. А ежели запевалу стукнешь — гибель! Ток нарушится.

— Это мы сами знаем, Иван Ильич, — перебил деда Олег. — Вы лучше расскажите, как трех тетеревов с одного выстрела убивали.

— Очень просто! Сойдутся тетеревья в кучу, начнут драться, я и стреляю. Ружье было шомпольное, длинное и било хлестко. Выстрелю и бегу вперед. Сначала в дыму ничего не видать, а потом глядишь — лежат краснобровые.

— Складно вы рассказываете, Иван Ильич, очень складно! — говорит Олег.

— Как было дело, так и рассказываю! — Деду, видимо, не понравились слова Олега, и он замолчал.

Впереди показалось село. Длинными рядами выстроились уснувшие избы. На столбе возле магазина одиноко светит лампочка, освещая покатую крышу ближайшего дома.

Каждого ночного путника село встречает разноголосым собачьим лаем. Лай катился следом за нами. Какие-то собаки смолкают, другие начинают лаять еще злее. Когда мы подошли к дому деда Шумила, затявкала маленькая собачка Пушок. На кухне вспыхнул свет, и за дверью послышался стук железжэй щеколды.

— Пришли, анчихристы! — встречает нас бабка Прасковья, отворяя тяжелую скрипучую дверь на кухню.

— С добычей пришли, бабушка! — поднимаю я сумку с дичью.

Бабка рассматривает вальдшнепов.

— Какие красивые' И неужто не жалко стрелять?

— Ладно тебе, — махнул дед рукой. — Подавай-ка лучше на стол.

Олег берет меня под руку и отводит в сторону.

— Ты скажи Прасковье Ильиничне, чтобы она всех вальдшнепов не общипывала. Пусть оставят штучки четыре. Надо в Москве ужин устроить. Иначе что про нас скажут?

— Хорошо.

Олег кладет мне руку на плечо и по-дружески глядит на меня.

— Садитесь, гости дорогие, — с поклоном приглашает бабка к столу, на котором красуется самовар с крышкой набекрень.

— Дала бы по рюмочке с устатку-то! — просит дед, садясь на лавку у стола.

— Ишь, устал! Не так уж тяжело в пичужку-то стрелять. Хлебай молоко. И вы, гости дорогие, уго

щайтесь, а я пойду в горницу, постель Олегу Петровичу разберу.

Медленно передвигая ноги в валеных сапогах, бабка скрылась за дверью. Мы молча хлебали молоко. Нарушил тишину Олег.

— Стоял я сегодня на тяге, — сказал он, — и думал: вот стой и жди, прилетит или нет.

— А ежели прилетит, то еще и промахнуться можно, — заметил дед.

— А ведь бывает другая охота, — будто не слыша деда, продолжал Олег. — Дают тебе егерей, загонщиков, только стреляй.

Дед, поставив блюдце с чаем, посмотрел на Олега.

— Верно говорю. Был я в Пеньковском заповеднике. Из двух ружей стрелял. Одно накалится, из другого стреляешь.

— Какая же это охота? Смертоубийство, все одно как на бойне.

— Зато дичи сколько! Дичи! — убеждает Олег.

Дед, ничего не ответив, налил вторую чашку чаю и

стал колоть кусок сахару. Олег некоторое время посидел за столом, потом встал, вынул из чемодана пижаму и пошел спать.

Я завел будильник, поставил его на перевернутый вверх дном таз, чтобы громче звенел. На полу расстелил овчинный тулуп и лег. Я слышал, как дед крутил цигарку, как он надел очки и, оторвав листок календаря за 26 апреля, бубнил под нос: «Советы для молодой матери...»

* * *

На весенней охоте главное — вовремя проснуться. Только в сон войдешь, а уже гремит будильник, зло подпрыгивая на железном тазу. И так хочется поспать еще часик, ну, хотя бы полчасика. Но дед Шумил слез с печи, размял ноги и стянул с меня полу тулупа. Потом пошел к Олегу.

— Вставай! — тормошит дед Олега.

— Не могу! — слышится сонный голос.

— Вставай! — Дед стаскивает с Олега одеяло. — А то поедешь в Москву с пустой сумой.

За порогом ночь охватила нас морозной темнотой. Идти после сна трудно, так и хочется закрыть глаза. Только когда пройдешь километра два, начинаешь ощущать вкус воздуха, запах талой земли, прелой травы, легкого весеннего морозца. Выше поднимаешь голову и с удовольствием оглядываешься вокруг. Над покатыми крышами села тяжело висит красно-желтая луна.

— Олег, посмотри, луна! Красота какая!

— А ну ее к черту! Вот если мы сегодня пустыми придем, будет красота. А еще я, знаешь, о чем думаю? — говорит Олег. — Очень близко друг от друга наши окопчики вырыты. Расстояние всего шагов восемьдесят. Это может быть опасно. Иван Ильич, слышите?

— Слышу, — отзывается дед.

— Вдруг тетерев сядет между нами и Володя выстрелит в мою сторону?

— Что он, глупый, в твою сторону стрелять? — защищает меня дед.

— Но все-таки как же нам быть? — повторяет Олег.

— Ежели боязно, положите у окопчика камни с той стороны, куда стрелять нельзя.

— Мы так и сделаем, — приободрился Олег.

Дед идет крупным шагом, оставляя после себя облачка дыма. Но когда мы выходим на поле, шаг деда меняется. Сапоги влипают в землю, будто кто-то хватает за пятки и хочет стянуть их.

Олег подбирает на поле камни и дает мне, чтобы я положил их с той стороны, куда стрелять нельзя.

Я залез в окопчик. Он маленький, и сидеть приходится, согнувшись в три погибели: подбородок упирается в колени. Сидишь и ждешь. Минуты кажутся длинными. Думать о чем-нибудь трудно: а вдруг сейчас прилетит?

На косогоре, где вырыт окопчик, днем нежно зеленеет озимое, колышась от легкого ветерка. Там, за полем, крупный лес и на опушке его шалашик деда Шумила. Внизу под косогором болото, поросшее острой

27