Вокруг света 1967-10, страница 76

коридоре небольшой пожар. Поднялась паника. Воспользовавшись суматохой, я сделал все, что нужно: вырвал из книжки чек с корешком и приложил печать. Потом пошел к своему школьному товарищу Семену Корпяку, человеку надежному, тот вписал в чек сумму — восемьдесят тысяч злотых (такие примерно суммы получали бригады рабочих) и расписался за руководителя нашего учреждения фон Турян-ского.

С этим-то чеком Пастухов и Кобеляцкий отправились в банк и спокойно получили восемьдесят тысяч. Можно было изъять и большую сумму, но это наверняка привлекло бы внимание.

Неприятности последовали не сразу. Перед концом полугодия в банке сверяли документы и обнаружили подлог. Начались аресты, по подозрению в соучастии арестовали и меня. Трудно сказать, чем все это могло кончиться, но фон Турянский, когда ему предъявили подложный чек, признал подпись за свою! А тут на мое счастье решил бежать с перепугу под Краков один наш начальник, бухгалтер Гузье. Он сидел на скамеечке, на бульваре, когда к нему подошли агенты крипо — уголовной полиции. Нервы бухгалтера не выдержали, и... он умер от разрыва сердца, тут же на скамейке. При нем был портфель, в котором обнаружили около... четырехсот тысяч злотых и больше двух килограммов золота! Он оказался жуликом, этот Гузье. Как только об этом стало известно во Львове, меня выпустили. Это было буквально за несколько дней до освобождения Львова. Можно считать, что мне крупно повезло, потому что большинство арестованных гитлеровцы расстреляли независимо от того, были они в чем-то виноваты или нет...

— Ну, а теперь ты, Миша, рассказывай, — обращается Дзямба к Кобеляцкому.

Смущенно улыбаясь, Михаил Пантелеевич только пожимает плечами.

— Ну, что я о себе говорить буду? Лучше я о Пастухове расскажу... Помню бомбежку 10 апреля 1944 года. За день до нее наши прилетели, сбросили листовки, предупредили, что будет налет. А у нас фонарика нет. Как сигналить? Ну,

Пастухов пошел и где-то раздобыл фонарь. Когда стемнело — слышим, гудят.

Степан на чердак с фонариком полез, а я внизу оставался. Обоим исчезать никак нельзя было — заметить могли! Степан хитрый, он не стал прямо с чердака самолетам сигналить, а разобрал дымоход и залез в трубу. Теперь его с земли никак не могли увидеть, только с воздуха. Смотрю — идут наши самолеты. Как только сигнал заметили, сразу повесили над нами две осветительные бомбы на парашютиках. Четыре захода сделали на цель. А бомбить было что: войсковые части в нашем районе располагались, типография, склад смазочных материалов. Одна бомба у нас во дворе взорвалась, весь дом ходуном заходил, как только Степан в своей трубе удержался, а я уж думал — конец... Страшно было и в то же время радостно: как-никак первый налет наших на военные фашистские объекты Львова.

Кобеляцкий замолчал. Потом, переждав с минуту, снова заговорил:

— Расскажу об одной встрече, запомнил я ее хорошо... Мы со Степаном в тот день разделились. Он пошел к Стрийско-му парку, а я на Краковский базар. Там всегда можно было кое-что интересное узнать. Хожу по базару, толкаюсь. Вдруг смотрю — идет на меня Таври лов, парень один знакомый, мы с ним в школе вместе учились. «Здорово». — «Здорово». Спрашиваю: «Ты что тут делаешь?» Он говорит, что из плена бежал. Меня, в свою очередь, расспрашивает. Не стал я, конечно, ему ничего рассказывать, так, говорю, работаю здесь.

Потом, когда кончилась война, я поехал в Старобельск, где жили родные, и там узнал, что фашисты расстреляли мою сестру. В городе действовало комсомольское подполье, и этот Гаврилов их выдал, а потом удрал с врагами. Подполье маленькое было — человек пятнадцать, и всех расстреляли. Сейчас им памятник поставлен в Старобельске, и Галочкина фамилия тоже выбита. Только она не Кобеляцкая, а Белошев-ская, незадолго до войны замуж вышла... Знал бы я во Львове, кого встретил...

И Михаил Пантелеевич снова замрлчал. И все примолкли,

словно услышали долетевшее через много лет эхо войны...

В разговор вступает Борис Давидович Крутиков, бывший командир одной из групп мед-ведевского отряда. Шумный, громогласный, он говорит так, словно читает лекции на кафедре.

— О том, что в пятом номере «Вокруг света» опубликован очерк Александра Александровича Лукина, я узнал дней за десять до того, как журнал получил. Откуда узнал? Из писем — верно, журнал многие раньше получили, чем мы во Львове. И такие письма шли, что не знаю, как и отвечать. Одно письмо из Таганрога, от женщины по фамилии Вглитчен-ко. Она пишет, что в рассказе «Львовский аккорд» упоминается Андрей Величко погибший, а сына ее иногда Величко называли. Так не мой ли то был сын, спрашивает. И фотографию прикладывает: не он ли?

Я-то знаю, что не он, а какими словами матери ответить? Другое письмо. Из Оренбургской области, из деревни. Пишет Дрозденко. А в очерке упоминается Дроздов. Спрашивает, не ее ли то муж Василий. Двадцать три года они с дочерью ждут, не найдется ли их муж и отец...

Я уверен, что еще будет много писем приходить. Потому что такие раны не зарастают, сколько лет ни проходит. Потому что люди хотят знать о судьбе близких, потерянных на войне. И потому, что люди надеются: вдруг найдутся они? И ведь действительно находятся! , Зачем далеко ходить — вот они, живые сидят: Степан и Михаил...

— Верно, верно, находятся, — поддерживает Бориса Крутикова Александр Александрович Лукин.

В прошлом году в нашем журнале был напечатан рассказ-быль А. Лукина «Пара гнедых». В нем упоминался разведчик Дмитрий Лисейкин, погибший впоследствии. После опубликования рассказа нашлись брат Лисейкина и другие родственники, которые ничего не знали о судьбе разведчика ровно четверть века...

Мы попросили Крутикова рассказать об исключительно опасном и тяжелом рейде его группы по тылам врага.

— Может быть, трижды тяжелее воевать, когда выдаешь

72