Вокруг света 1986-10, страница 36

дает и будет давать Белев. Если останется Белевом. Его традиции не забава. Это технология формирования характера. У меня какая мечта? Чтобы завод и город стали бы в психологическом плане единым целым...

Подобный оборот разговора не показался мне таким уж парадоксальным. Белев по-настоящему стал расти и богатеть только после укрепления Русского государства и изгнания с верховьев Оки всяческих завоевателей. Когда здешние стрельцы да казаки стали мастеровыми, жизнестойкость, сметка и готовность идти на риск пригодились и в мирной жизни. Когда в силу своего географического положения Белев оказался на перекрестке торговых путей, он быстро стал богатым городом. А в Петербурге было учреждено Белевское поле, где торговали кожами, пенькой, солониной, гречихой с верховьев Оки. Для русской армии Тула ковала оружие, Белев готовил провиант. В 1778 году утвержден был белевский герб: на голубом поле ячменный сноп, охваченный пламенем. Но не от одних только горожан зависела история города. Пролегли стороной железные дороги от Москвы и Тулы на Орел и Киев, захирело судоходство на Оке. И остался Белев уездным центром сельскохозяйственной провинции. Потонул в яблоневых садах, оберегая свои трудовые традиции. Ведь только со стороны древние обычаи кажутся беззаботными празднествами. Но исторически даже карнавальные шалости на масленицу имеют глубокий подтекст. И вот что любопытно: все основные сезонные циклы традиционных празднеств приходятся на периоды, предшествовавшие самому напряженному, срочному и важному труду. Из труда и для труда родится народная традиция, и в этом ее непреходящее культурное значение.

Считается, что зимние гадания и катания на санях приурочены к празднованию Нового года (в язычестве — к зимнему солнцестоянию). И как-то не вспоминается, что сразу после святок, на которые приходятся самые лютые морозы («крещенскими» назвали их в христианскую уже пору), отправлялись люди на заготовку строевого леса. В выстуженном дереве меньше всего влаги. Оно и легче и крепче. И нужно спешить, пока не набралось оно весенних соков. Тяжела лесорубная страда. Но весел предшествующий ей праздник.

Весна — это вспашка. Труд тяжелый и не терпящий промедления. Но пока ледоход, пока земля не поспела, радостна игра в лапту на прогретой проталине, сладок березовый сок и прекрасна первая песня жаворонка. Кстати сказать, языческая «масленица» приходилась на пору весеннего равноденствия. Христианство сдвинуло ее на февраль, но отменить не смогло.

Короткая пора между сенокосом и жатвой — «петровки», когда, по народному поверью, на восходе «солнце играет». Как оно «играет», никто

мне не мог объяснить толком. Я сам лет пять подряд на петров день «встречал солнце». Но всякий раз упускал момент восхода — заворачивалась такая кутерьма, что становилось не до того.

Думается, современному человеку не дано в полной мере прочувствовать всей глубины переживания теми же вятичами своих неведомых ныне ритуалов. Академик Б. А. Рыбаков писал, что «древние торжественные языческие обряды по мере выветривания веры в их магическую силу превращались в веселую забаву деревенской молодежи и постепенно снижались до полуосмысленной детской игры». Но уже одно только ощущение восторга перед жизнью, наслаждение своим существованием, которое давали эти игры, порождали психологически бесценное чувство готовности к предстоящему напряжению всех сил и неясное еще желание трудных испытаний. Как это было нужно потом на заснеженной лесосеке или знойной августовской ниве!

И вот теперь осеннее равноденствие — «бабье лето», праздник урожая в преддверии хлопотливой подготовки дома и скотного двора к суровой и долгой зимовке. Иду по Коноплин-ской улице, мимо золотого от палой листвы приусадебного пруда. Под оглушительный гвалт грачей, слетевшихся на березы Петропавловского кладбища, выхожу на шоссе, ведущее на запад, к самым плодородным землям района. Раньше оно называлось Красный большак. И название это имело буквальный смысл. Когда в городе стало не хватать стройматериалов, решили разобрать на кирпич несколько церквей. Однако же получился только кирпичный бой, который для строительства не годился. Но ему нашли применение: утрамбовали шоссе. Дорога получилась отменная: широкая, сухая и чистого кирпичного цвета. Как-то сам собою Красный большак стал местом прогулок, а осенью шли по нему обозы с хлебом нового урожая...

Осенний вечер настраивает на философский лад. На прозрачном фоне заката ветви яблонь прорисовываются четко, словно нанесены Тушью. Дивная тонированная графика яблоневого сада кажется бесконечной, уходит за горизонт. Память подсказывает: четвертая часть земельных угодий Белевского района — яблоневые сады. В сущности, это означает переход к промышленному садоводству. Старые отрасли тоже не забыты. Приокская пойма щедра на урожаи овощей. Заливные луга дают прекрасное сено.

В сентябре по западному шоссе машины идут часто. Везут зерно, картофель, яблоки, яблоки и опять яблоки. Красные, желтые, зеленоватые и словно бы исчирканные в полоску розовым карандашом.

По себе знаю, что для белевца яблоко — это не фрукт, это поэма, символ урожая. Недаром вершинное достижение местной кулинарии — чисто яблочная пастила, какой нигде,

кроме Белева, не делают и никогда не делали. Испеченная в первые дни бабьего лета, она сохраняет аромат и вкус антоновских яблок до нового урожая. А то и два-три года. И без всяких холодильников. Когда-то это был предмет промышленного производства, статья экспорта. Маленький город имел мировую известность благодаря своей пастиле, которая и в Париже и в Чикаго так и называлась — белевская. Сейчас на заводе ее не пекут. Пекут дома. Чтобы в соответствии с традицией накрыть семейный стол. А еще чаще, чтобы послать старинное яство детям, внукам, разлетевшимся по всей стране. Но, как не раз уже приходилось убеждаться, в бесхитростном личном интересе — вся живучесть ремесел. А высокий канон традиции способен поднять житейское дело до искусства.

...Уже третий день кряду прихожу я в этот шлакозасыпной домишко (тоже, если хотите, архитектурный памятник, образец первой послевоенной застройки). Хозяйка его, Анна Васильевна Кольцова, которую все в Белеве знают как тетю Нюру, собралась поехать к внукам и готовит гостинцы. Уже отобраны в саду гладкие и легкие, ровно желтые антоновские яблоки. Уже они старательно промыты и высушены на ветру. Уже девять часов пеклись они в русской печке на березовых дровах. Уже протерты сквозь металлическое сито широкой стеклянной толкушкой. Уже два часа смесь из протертых печеных яблок, сахара и яичного белка сбивали в эмалированной кастрюле деревянной ложкой. Уже в заново протопленной печи на специальных протви-нях белая вязкая яблочная масса зарозовела и стала упругой. Уже и я понял, что нет секрета белевской пастилы, а есть скрупулезный труд, неотличимый от художнических мук творчества. А работа все еще длилась. Предстояло нарезать пласты спекшейся массы, сложить слоистые буханки, обмазывая их со всех сторон свежим яблочным сбитнем, и снова поставить в печь. И лишь к концу третьего дня работы хозяйка остудит буханки на обсыпанном сахарной пудрой кухонном столе — готово!

Вкус белевской пастилы. Его или знают, или не знают. Оказывается, я не забыл его за все годы отсутствия...

— Все мою пастилу ждут,— говорила между тем Анна Васильевна.— Но пора ее в другие руки передать. Только вот дочка на Урале живет. Антоновки там нет... А сын женился под Тулой. У невестки руки хорошие. Акушерка она. Вот поеду к ним в Узловую. Я при ней сделаю. Потом она при мне сделает. Она поймет. Молодая. И фамилия у нее такая же — Кольцова.

Зима — Весна — Лето — Осень.

Природа — История — Человек.

Жизнь в единстве времени, места и действия.

Белев — Москва