Юный Натуралист 1972-05, страница 45

43

стел слишком близко, лиса ложилась и плотно прижималась к снегу. В таком положении она находилась до тех пор, пока не переставали визжать осколки. Потом лиса приподнималась, настороженно озираясь по сторонам, и снова как ни в чем не бывало начинала охотиться за мышами. Она вела себя точно так же, как ведет себя хорошо обученный солдат.

Весна 1943 года. На днях я приехал на унылый безлесный участок, где мы условились встретиться с приятелем. Части держали оборону, и на передовой линии было сравнительно спокойно. К моему удивлению, приятель предложил ехать... на тягу. Я тотчас же вспомнил, что поблизости нет леса. Однако это соображение нисколько не смущало моего товарища.

— Пустяки. Недалеко отсюда кустарник, в котором я вчера днем вальдшнепа спугнул. Пойдем, может быть, «протянет» парочка, на наше счастье.

Солнце уже садилось, когда мы выбрали места. Кустарник низок и невелик по площади. Довольно сырая почва, поросшая мелким ивняком. Места, конечно, очень мало подходящие для обитания вальдшнепов, и тем не менее, чувствуя влажную прохладу весеннего вечера, видя яркие краски заката, я поверил в возможность тяги. Может быть, только в свои мальчишеские годы я волновался так, как тогда в двух километрах от передовой линии фронта.

Вдруг в воздухе что-то завыло, вой приближался, усиливался, множился на все лады, пока не перешел в сплошной визг, рев и грохот рвавшихся поблизости снарядов. Столбы вздыбленной земли и черного дыма встали над кустами. Визжащие осколки роем проносились над головой, срезая на своем пути тонкие ветки. То был настоящий артиллерийский налет. «Надо лечь»,— мелькнуло в сознании, но почему-то унизительным показалось мне это здесь. Я присел на дно воронки и ждал уже неведомо чего. А обстрел продолжался с прежней силой, будто фашисты собрались стереть с лица земли этот тощий кустарник. На душе было и страшно и злобно. Очарование единственного за два года войны часа было грубо нарушено. Снаряды все выли, рвали землю, и она дрожала под ногами, сыпалась сверху мелкой пылью, смешанной с гарью, стояла в воздухе.

Каково же было мое удивление, когда сквозь дым разрывов я увидел летящую птицу. Это был вальдшнеп! Он «тянул» прямо через меня, беспокойно ворочая клюва-той головой и как-то странно припадая то на одно, то на другое крыло, видимо, от резких колебаний воздуха. Я едва расслышал его обрывистый свист и, позабыв опасность, смотрел радостно и благодарно. Ни

мне, ни моему приятелю и в голову не пришло выстрелить в птицу.

Весна 1944 года. Утром я находился на огневых позициях артиллерийского дивизиона. Пушки стояли в редком сосновом лесу, в полутора километрах от противника. Фашисты часто обстреливали лес из минометов.

Осматривая расположение батареи, я заметил на сучке сосны брезентовое ведро, внутрь которого были вставлены крест-накрест палочки-распорки. Я прошел бы, наверно, мимо этого сооружения, если бы не увидел птичку, присевшую на распорку, а затем юркнувшую внутрь ведра. Это была серая мухоловка, которую в народе называют еще пеструшкой.

Артиллеристы рассказали, что ведро провисело несколько недель. Пеструшки свили в нем гнездо. Люди не только не тронули ведра, но и помогли птицам, заботливо вставив распорки. Теперь в этом необыкновенном гнезде были уже птенцы. Их поминутно кормили то самец, то самка.

— Она у нас смелая, чуть на голову не садится, — сказал мне офицер-артиллерист.

Птицы и в самом деле были очень смелы. Они ловили насекомых у самых наших голов. Началась артиллерийская подготовка. Пушки били беглым огнем. Но этот грохот не мешал пеструшкам заниматься своим делом.

Лето 1944 года. Наше наступление развивается очень стремительно. В несколько дней промелькнули северные районы Польши с лесами, в которых, говорят, уйма дичи — косуль, лосей, волков. Здесь впервые за время войны встретил я и голубей, сидящих на подоконниках крестьянских хат и подпускающих к себе вплотную. Это совсем ручные птицы. Крестьяне подвешивают под крыши соломенные кошелки, в которых голуби гнездятся.

В Польше и Прибалтике мало скворечен. Вспомнил: проезжая год назад освобожденные белорусские села, я видел целые деревни, превращенные в сплошные пепелища. Люди ютились в шалашах или просто в землянках, под несколькими досками, накрытыми листьями обгоревшего кровельного железа. Но над развалинами возвышались скворечни.

Птичьи домики были свежими, только что сделанными. У каждого из них, помахивая крылышками, то булькала, то присвистывала темная блестящая птичка. Почему раньше собственного жилья люди построили птичий домик? Ну конечно, его построить легче, к тому же обычно этим занимаются ребятишки и старики. Люди поторопились поставить скворечни, чтобы не отвыкли птицы от деревни, чтобы они жили здесь. И эти обитаемые веселые домики стали символом того, что пройдет военная гроза и снова отстроится, начнет жить деревня.