Юный Натуралист 1975-12, страница 49

49

ЗВОН ЗИМНЕГО АЕСА

Неделю бесновалась вьюга. Дымились гребни сугробов, крутило по лесным дорогам, по небу неслась мутная обволочь. Страшно было в лесу в эту пору: стонал ветер, пушечная пальба от ломаемых бурей деревьев заполняла все. И из этой круговерти порой доносился нежный, слабый перезвон, будто кто-то назло буре и холоду перебирал небрежно чуткие струны диковинного инструмента.

Об этом уже знала деревня, ведь дорога эта единственная через строевой лес.

Наконец вьюга угомонилась. Наступило солнечное и морозное утро с колким воздухом и задумчивой голубизной низкого неба. На широченных лыжах, сделанных Лукьяном Светлым из вековой липы, входим в лес. Охотник идет впереди.

Чарующая тишина в строевом лесу. Старые ели заботливо укутаны снегом, стрельчатый подлесок прячется за широкие плечи предков. Пахнет смолой. Останавливаемся. Вдруг издали нарастает гул, раскатывается по лесу, будто далекий гром. И вместе с этим незнакомым гулом приплывает нежный звон далекого-далекого колокольчика.

Снова все стихает. Дремлют молчаливые ели: ни звука, ни шороха. Потом снова издали надвигается гул, шепчутся ели, и нежный перезвон заполняет лес. Чудится: скачет кто-то по лесной дороге на тройке, а под дугой поет давно ушедший от нас валдайский колокольчик. Тот самый, что веселил на миг уснувшие селенья и согревал нелегкую ямщицкую жизнь. Но времена миновали, малинового звона не услышишь и секрета его не узнаешь.

Вдруг столетняя ель ожила: будто кисеей взмахнула —запорошила метелью, вмиг обсыпалась с макушки до нижних ветвей красно-вишневыми яблоками.

— Ишь, бродяги! — восхищенно говорит Лукьян Светлый и шапку сдвигает на ухо.

И только теперь я понимаю, что это не яблоки, а большие красно-вишневые птицы обсыпали старую ель. Они совсем не боятся нас. Охотник вплотную подходит к ели и говорит мне:

— Клесты это! Людей-то не боятся.

И действительно, они совсем не обращают на нас внимания. Самый большой клест, наверное вожак, с киноварно-красным надхвостьем, красными крыльями и плечиками ловко придавил лапкой шишку, вставил между чешуйками кривой клюв, стремительно вышелушил семечко.

Картина была поистине сказочная: мо

гучие ели издали казались украшенными большими яблоками и пылили снежной завесой, накатывался и замирал шум елей, а откуда-то сверху доносился перелив колокольчиков.

— Странно, — говорю я, — ходишь по этому лесу почти каждый день и красоты не замечаешь...

— Красоту понимать надо! Ценить... — охотно отвечает старик.

Идем по хмурому ельнику. И тут только замечаем, что между деревьями порошит какая-то бурая метель, будто неведомо откуда лист сыплется. Приглядываемся: это семена елей с широкими парусиками несутся по воздуху, падают в снег, подпрыгивают.

— До десятка верст иногда залетает семя ели, — рассказывает охотник, — и вот негаданно-несказанно вырастает где-то в чистом поле кудрявая елочка. А вот эти... видишь? Три сестрички? — И он поглаживает рукой небольшие елочки.

— Сам вырастил! Друг с Архангельской области прислал... особый сорт — поющая ель. Из таких балалайки мастерят, рояли всякие! Ну и гитары тоже. Для пробы посадил. А вишь-то... прижились. Пять их было, только две какой-то злой человек топором срубил. Так, для баловства.

Мы выходим на безмолвную поляну с редким березняком. Поляна окружена плотной стеной ельника. Здесь светлей. Березы убраны инеем, застыли, не шелохнутся.

Звон, который мы слышали в еловом лесу, здесь заполнял всю поляну. Казалось, что нежные перезвоны неслись со всех сторон, с каждой ели.

Садимся на старую корягу.

— Что ж... открою секрет малинового звона. Только слово дай: ни-ни! Тайна.

— Идет, — соглашаюсь я.

— Так вот... Нашел случайно по осени на чердаке бубенец, эдакий полый шарик с кусочками металла внутри. Тряхнул! Запел он в руке, будто тройка под окном пронеслась. Ба-тюшки! А звон-то малиновый. Сижу на чердаке и во всю мочь звоню. Старуха переполошилась. На бубенце вычеканено: «Валдай. Годъ 1835». Во как! Еще Александр Сергеевич Пушкин жив был. Помнишь, как задушевно написал:

Отдайте мне метель и вьюгу И зимний долгий мрак ночей.

Здорово! Даже я люблю эти строки, —