Костёр 1967-12, страница 23Дядя отошел, глядя в сторону моря. Митя замер с открытым ртом, глядя то на меня, то на дедушку. Пантелей Романович стоял на крыльце, длинный и худой, его белые волосы, тронутые желтизной, и длинная белая борода ярко освещались солнцем на темном фоне раскрытой двери. На старике была синяя в белую полоску рубаха и черные штаны, заправленные в тюленьи бахилы — высокие, до колен, сапоги. Голубые глаза смотрели строго и весело. — Дай-ка руку дак! — сказал он высоким голосом. — Пойдем в избу. Мы вошли в полутемные длинные сени, прошли в самый конец и полезли вверх по крутой лесенке, на второй этаж. Левой рукой старик придерживался за перила, а правой крепко, как клещами, держал меня за руку. Мы прошли мимо нашей с дядей спальни и остановились перед комнатой Пантелея Романовича. Открыв дверь, он подтолкнул меня в спину. Я переступил порог. Это была большая комната, вернее не комната, а целый музей! Она сразу ослепила яркостью красок, сверкавших в рассеянном свете окна, выходившего на север. В комнате пахло клеем, и деревом, и масляными красками. Напротив двери, перед окном, стоял стол, справа от окна верстак, заваленный деревянными брусками и стружками, в темном углу над верстаком мерцали иконы, налево от окна стояла зеленая железная кровать, застеленная разноцветным лоскутным одеялом, еще была табуретка перед столом и кресло в углу за кроватью, и за креслом зеркало — больше мебели не было, но зато везде висели картины и стояли игрушки: на полу, и на полках вдоль стен, и на столе, и на верстаке, и под кроватью, и под столом, и еще игрушки были свалены в кучу на полу возле двери и насыпаны в деревянные ящики, и сами игрушки были все деревянные, раскрашенные и нераскрашенные, потемневшие от старости и совсем беленькие, из свежего дерева, величиной с бутылку и совсем маленькие, с наперсток. Здесь были медведи и лошади, и разные страшные рыбы, и матрешки, и мужики, и бабы, и птицы, и коляски, и раскрашенные туески — чего-чего здесь только не было! По стенам еще висели картины, тоже большие и маленькие, тоже яркие и темные, с разными зверями, мужиками и бабами. Пантелей Романович сел в кресло под зеркалом. — Это вы все сами делаете? — спросил я. — Конешно, — сказал он. — Выбери себе, вот, что понравится. И возьми. — Насовсем? — Конешно, насовсем, — кивнул он белой головой. . А у меня глаза разбежались! Я увидел перед собой медведя на столе — он был еще чистый, некрашеный, он пристально глядел на меня, выставив правую лапу вперед на уровне груди — он стоял на задних лапах. — Вот этого можно, Михайлу? — спросил я. — Можно. И еще возьми. — Вот эту птицу, — сказал я. — Или она женщина? — Птица Сирин, — сказал старик. — Лицо дак бабье, а сама — птуца. Вещунья. Радость вещает. Возьми. — Спасибо, — сказал я. — Бери, бери, — сказал Пантелей Романович. — Бери еще. Я не знал, что мне взять еще. Я бы взял все, если бы не стеснялся. Или хотя бы ящик! — Спасибо, — сказал я опять. — Хватит. Пантелей Романович встал, подошел к вер* стаку и достал снизу фанерный ящик из-под посылки: на нем даже был полустершийся адрес химическим карандашом. Старик поставил ящик на стол и стал складывать в него игрушки. Некоторые он брал с полок,, некоторые со стола. — Радеешь наукам-то? — спросил он. — Что? — не понял я. — Об учебе радеешь? — Радею, — сказал я. — Молодец, — кивнул старик. — Дядю люби! Дядя у тебя человек замечательный... Он передал мне ящик с игрушками и какую-то большую деревянную трубу—наподо^ бие бычьего рога — только деревянную... — Большое спасибо! — сказал я. Что я мог еще сказать? Я был горд. — Отнеси игрушки к себе и выходи на крыльцо. И ждите меня там. Я мигом побежал в спальню, поставил ящик на стол и выбежал на крыльцо. — Ну, что? — спросил дядя. — В чем дело? — Ни в чем! — сказал я. — Просто Пантелей Романович хотел мне свои игрушки показать. И подарил целый ящик! Дядя еще никогда не смотрел на меня с таким удивлением. У него даже усы от удивления зашевелились. — Ну, ну, — сказал дядя. Они с Порфирием встали. — Мы пойдем в город, — сказал дядя. — На почту. А ты играй. 21
|