Костёр 1987-07, страница 10

Он стесняется своего кротобойного промысла.

— Я охотник дак,— оправдывается дед Миша в отношении кротов.— Сдам егерю пятьдесят шкурок, хоть что-то. Тогда уже со мной договор заключают на промысел пушнины.

Промысел — поздней осенью, на всю зиму.

ПОЛНО ЗВЕРЕЙ

Иногда мне приходит на память новгородский жихарь (так зовут на Новгородчине сельских жителей). Иван, из деревни Клещина, Любытин-ского — самого лесного в Новгородской области— района, один из множества встреченных мною в северных наших лесных краях Иванов, Ванек, Ванюшек. Чуток покалеченный на войне, клещинский Иван занимался охотой (я встретил его в начале семидесятых годов), в летнюю пору ловил кротов, сдавал кротовые шкурки. Хозяйка Ивана была продавщицей в Ерзовке, утречком убегала в лавку, за шесть километров, вечером возвращалась, само собою, притаскивала необходимый в доме припас. У Ивана было свободное время. Он все его посвящал рисованию картин войны, последовательно; начал с первого боя на границе, не пропустил ни одного важного события: блокада Ленинграда, победа под Москвой, Сталинградская битва, Курская битва, форсирование Днепра,— не только общие панорамы, но

и частности, что сохранилось в солдатской памяти: нолевая кухня, воздушный бой, смерть бойца, залп «катюш», сестра в медсанбате...

Когда я в первый раз зашел в избу клещин-ского Ивана, художник только что закончил панно «Взятие рейхстага» и приступил к «Салюту Победы в Москве». Картины он писал масляными красками — за красками сам ездил в Новгород,— на обоях, однажды завезенных в Ер-зовку (по заявке хозяйки Ивана), с обратной стороны. Историю войны клещинский Иван писал с таким расчетом, чтобы хватило обоев: салют Победы — и все; война кончилась, и обои кончились. Кроме военных сюжетов Иван никогда в своей жизни ничего не рисовал, ему даже в голову не приходило взяться за кисть по пустякам.

...Мы сидели в избе Ивана — нас было трое,— к стене был прикноплен лист обоев с начатым «Салютом», на лавке коробка с красками, картонка с пробными мазками — палитра, кисть. Хозяин оторвался от любимого дела, в продолжение разговора поглядывал на картину, что-то прикидывал, был немножко рассеян. Разговор наш касался охоты; ружья мы оставили в сенях. Зная о кротовом промысле Ивана (в округе все все про всех знают), мы о кротах и спросили, как нынче с кротами.

— Кротов полно!— ответил Иван, со спокойной уверенностью в неисчерпаемости кротовых ресурсов, стал дожидаться следующего вопроса.

Кто-то из нас спросил о медведях, каково с медведями.

— Медведей полно!— с энтузиазмом заверил клещинский художник.

А глухари? Глухарей полно! Тетерева? Тетеревей полно! А лоси?

— Лосей полно!

Наш разговор стал походить на •викторину: кто вспомнит такого зверя или птицу, чтобы поставить в тупик экологического оптимиста из Клещины. Викторина нас увлекла: чужой оптимизм заразителен; это — редкая вещь в наше время...

— А зайцы есть?

— Зайцев полно!

— А лисы?

— Лис полно!

— А как с волками?

— Волков полно!

Наши познания в области местной фауны иссякли. Иван спокойно держал над нами верха.

— Куницы есть?

— Куницев полно!

— А барсуки?

— Барсуков полно!

— А рябчики?

— Рябчиков полно!

Наступила пауза. Хотелось спросить про крокодилов, но не поворачивался язык. Кто-то выскреб из памяти:

— А выдры?

— Выдров полно!— подвел Иван черту под нашей беседой.

На клещинской улице в три дома нас поджидала старушка, жительствующая в ту пору в Клещине. Оглядела нас радостными, чуть слезящимися глазами.

— А я гляжу у окошко, кто такие идуть? Как Литва...

Через века в сознание клещинской бабушки просочилась память о литовском нашествии на Новгородчину; с тех пор на клещинской улице не бывало такого многолюдства: мы первые после Литвы...

КОТ МУРЗИК

К нам в избу, едва мы надышали в ней первое тепло, явился кот Цветковых Мурзик, обыкновенный серый сельский кот, наученный жизнью питаться травяными мышами, как пес Лыско — лесными (или лучше: опушечными) зайцами. Мурзик без церемоний, с аппетитом и благодарностью пр» нялся поедать — впрок — все, чем его угощали: и хлеб, и булку, и вареную картошку, и грибы жареные с луком, и геркулесовую кашу, и суп из овсяных хлопьев (это — позже, когда мы наладили быт). По вечерам, когда мы зажигали костер у крыльца, садились за ужин, Мурзик демонстрировал нам ловлю мышей. Мыши ловились повсюду, как мухи й комары. Но надо было видеть, какие грациозные, прихотливые прыжки совершает Мурзик в высокорослой траве — в мышиных джунглях.

ft