Пионер 1956-08, страница 44

Старик навалился грудью на посох, нахмурился. Он вспоминал местность, по которой лежал наш путь, и, вероятно, думал: как ему, слепому, направлять зрячего по нужному пути?

— Ты поведёшь аргиш через Чайдах на другой берег и потянешь след вверх по реке. Впереди будут ключи, хорошо смотри, не торопись, в устье одного из них увидишь лиственницу с гнездом рыбака там и сворачивать будем к перевалу. Ладно понял?

— Как не понять, всё ясно.

— Перевяжи мне платком глаза, они теперь не нужны, а ветка ударит — лишняя боль.

Твёрдая, неутомимая воля прозвучала в его спокойном голосе. В крепко сжатых губах ясно выражалась решительность. Глядя на него в этот момент, трудно было поверить, что он слеп, что его окружает беспросветный мрак, и ещё более невероятным было то, что он берётся провести караван до Джогормы, так далеко от Большого Чайдаха.

Никогда мне не забыть этих первых шагов со слепым проводником. Я не представлял себе пути. С трудом верилось в благополучный исход нашего путешествия. Предстояла затяжная и сложная борьба за жизнь. Я мог рассчитывать только на свои силы и опыт. Хватит ли их у меня, чтобы найти проход через Джугдырский перевал, пробиться сквозь незнакомую тайгу? Спасу ли я слепого проводника?

Наш караван представлял довольно странное зрелище: я шёл впереди, ведя в поводу крупного седо-воГо быка, на котором сидел слепой старик с берданкой за плечами, с посохом в руке и с завязанными глазами А следом за ним тянулись гуськом навьюченные олени. Унылый звон колокольчиков сопровождал наше шествие.

Перебрели Чайдах. На противоположном берегу нас встретил молчаливый сумрак старой лиственничной тайги. Чувство тревоги и волнения охватило меня, как только я вошёл с караваном под свод гигантских деревьев. Идём напрямик, как звери. Под ногами бурелом, трухлявые пни, сучковатый валежник, прикрытый мягким зелёным мхом. Стланиковые крепи неохотно выпускают нас из своих цепких объятий. Эти препятствия обычны в экспедиционной жизни. Без них невозможно представить себе путешествие по тайге, но сейчас кажется: и валежник, и пни, и чаща враждебно восстали против нас.

Через час лес поредел. Расступилась чаща. В широкие просветы заглянуло солнце. Справа шумит река. День на редкость мягкий, тёплый, идти становится легче. Наконец совсем посветлело, и я увидел впереди бугристую марь. А за ней полукругом раздвинулись плосковерхие горы, прикрытые чёрной шубой отогревшихся лесов.

— Ладно ли след тянешь? Пошто солнце в щёку греет? Держи его сзади,— слышу голос старика.

— Болото обхожу.

— Э-э-э... тогда ладно А я думал, сбился с пути„_а

За болотом потянулись еловые перелески. Заны-

рял караван по замшелым буграм. Зашлёпала под ногами оленей чёрная, марйстая вода.

— Поправь след, подожмись к речке, однако там сушэ, прямее пройдёшь. Да ладно ли вьюки лежат? Не помять бы оленям спины...— беспокоился старик.

Подходим к берегу. Пара вспугнутых куличков-перевозчиков низко пронеслась над водою.

— Ти-ли-ти-ти,.. ти-ли-ти-ти...— перекликались птицы.

Я останозил караван, стал поправлять вьюки. Улукиткан устало слез с седла и, с трудом расправляя онемевшие ноги, потоптался. Земля под ногами ему

¹ Рыбак — хищная птица, скопа.

теперь казалась чужой, неустойчивой. Передвигался он по ней неуверенно, как-то по-детски переставляя худые ноги. Непривычные к безделью руки искали опоры.

Над рекой идти действительно было легче и суше. Береговая почва не задерживает на поверхности весеннюю воду. Зато здесь нас опять окружила молчаливая лесная чаща. Я видел перед собой только поросль молодого леса вперемежку со стлаником да густое сплетение еловых крон, увешанных гирляндами бородавчатого мха. У второго ключа мы снова вышли на болото. За ним продолжалась всё та же широкая долина Чайдаха, запертая с трёх сторон пологими сопками, на склонах которых видны пятна тающих снегов. Меня удивляют контрасты этой местности: то мы с трудом пробираемся сквозь глухой, навевающий уныние лес, то наш путь перехватывают кочковатые мари, залитые водою.

Как только мы опять вышли из леса, я увидел лиственницу с большим гнездом на сломанной вершине, сплетённым из толстых веток.

— Вижу гнездо! — крикнул я обрадованно.

— Что, на болото вышли? — спросил Улукиткан.

— Да!

— Сворачивай к гнезду.

Звериная тропа, на которой заметны старые следы сохатого, помогает нам обойти болото и добраться до ключа. Усаживаю старика возле пня, а сам развьючиваю оленей, разжигаю костёр, принимаюсь за приготовление обеда.. На остановке работы всегда много. Ко всему этому теперь прибавилась забота о слепом проводнике.

Костёр разгорается медленно. По синему весеннему небу плывёт раскалённое солнце. Где-то высоко над волнистой стайкой мелких облачков с еле слышным криком несутся к северу журавли. Сюда, а долину, уже прилетело множество птиц. Все они сразу же принялись вить или ремонтировать свои гнёзда, будто понимая, что в их распоряжении слишком короткое лето и что нужно торопиться.

Улукиткан сбросил с себя дошку, стащил с худого тела рубашку, хотел позесить её на сучок, но обнаружил, что сидит возле пня. Встал, ощупал его кругом.

— Беда слепому!—сказал он с досадой.— Пока рука не найдёт или ухо не услышит, сама память не подскажет. Этот пень я рубил восемь лет назад. Тогда тут, на Чайдахе, мы со старухой белковали. Наш чум стоял на устье ключа. Ходи посмотри, не лежит ли там медвежий череп? Зверь тут меня немного когтями пахал.— И старик, повернувшись ко мне спиной, показал глубокие шрамы на затылке.— Хотел меня кушать, да не успел, старуха убила его. Ходи посмотри...

На устье ключа я нашёл ещё хорошо сохранившиеся палки от чума, сваленные в беспорядке на землю, остатки каких-то уже почти сгнивших тряпок и костяные рогульки от вьючного седла. Близ лиственницы с гнездом, на высоком, квадратно обтёсанном пне, лежал череп крупного медведя.

— Всё нашёл, Улукиткан: и череп, и огнище, и палки от чума,— доложил я, вернувшись на стоянку.

— След человека в тайге долго живёт,— сказал тот.

— Медведь, видно, крупный был. Говоришь, жена убила?

41