Техника - молодёжи 1980-06, страница 64

сознании широкой культурной общественности, понадобилось полтора столетия. Первым, кто глубоко задумался о судьбах московской старины, кто стал искать истоки удивительных произведений «преждебы-вых» мастеров, был профессор Московского университета И. М. Снеглрев (1793—1868). Он собрал немалое число изображений и обмеров древних зданий, высказал предположение о самостоятельном пути древнерусской архитектуры, о своеобразии ее стилей. Для первой половины прошлого века такое мнение было просто вызывающим, его автора немедленно причислили к фанатичным «русопятам». Ведь тогда господствовали взгляды, занесенные из западных академий, которые причисляли произведения истинно русского зодчества к неким гибридам готики, романского стиля, ви-зантизма и даже арабской архитектуры. Снегирев пробивался к истине на ощупь, не сумев неопровержимо обосновать свои воззрения. Но без его неутомимых трудов по собиранию отечествен ных древностей разгадка секретов старого строительного художества отодвинулась бы на многие годы.

Открытие, которое ярким светом осветило всю нашу «ветхую» историю, было сделано уже после смерти Снегирева. В 1871 году в Московском обществе любителей художеств сделал доклад известный исследователь стародавнего быта Иван Егорович Забелин (1820—1908). Ученый начал с рассуждения об уникальности известного всему свету храма Василия Блаженного, о том, что формы этого удивительного сооружения всегда приводили в смущение архитектурных педантов, воспитанных на образцах симметричного, геометрически правильного зодчества. Вглядываясь в совершенно необычные на первый взгляд очертания знаменитой московской церкви, Забелин пришел к выводу, что все основные конструктивные особенности Покровского собора имеют аналогии во многих церковных строениях допетровской Руси. Шатровые своды колоколен, луковичные формы куполов, остроконечные кровли крыльца — все это в различных сочетаниях присуще почти всем древним храмам. Но где искать истоки этих самобытных форм? Ответ на этот вопрос дали Забелину старые плот

ники, в XVI—XVIII веках поставившие по русскому северу многочисленные сельские церкви, срубившие царский терем в подмосковном селе Коломенском, настроившие по архангельским да олонецким краям огромные крестьянские избы, схожие по внешнему виду с теми немногими изображениями русских жилищ, что сохранились на страницах описаний путешественников-иностранцев.

Особенно характерной приметой старого зодчества на Руси были шатровые храмы. Шатровый свод почти всегда является обязательной принадлежностью церквей XVII века. Только в самых бедных приходах они строились наподобие больших сельских изб с водруженной на коньке крыши маленькой главой, увенчанной осьмиконечным крестом. В этих немудреных сооружениях Забелин увидел прообраз древнейших церквей, из которых постепенно выросла самобытная русская художественная школа. В первохристианские времена Руси византийские образцы церковного зодчества были насаждены лишь в самых крупных и богатых городах, которые могли позволить себе воздвигнуть каменный храм. А в дереве повторить формы византийской церкви было нелегко. Свойства «родного» деревянного материала обусловили первые отступления от освященного православным Царьградом образца. «Само собою разумеется, — писал Забелин, — что воссоздание храма силами и способами плотничьего художества началось с той же первоначальной формы деревенского и городского жилья, которая служила зерном для развития гражданского зодчества. Вначале и храм ставился, по всему вероятию, в образе простой клети с двускатною кровлею, с при-рубным, или выпускным, алтарем и с постановкою на кнесе кровли, посредине, простого креста с необходимым подножием или небольшой главы-ма-ковицы с крестом. Для большего простора с западной стороны к храму прирубалась особая клеть-трапеза, а вокруг ставилась паперть, род галереи. Такой способ постройки, самый простой и небогатый, обозначался выражением: ставить храм к л е т с к и, то есть наподобие клети».

Но плотничий замысел, конечно, не мог остановиться только на этой слишким обыкновенной форме. Храм требовал красоты, какая только была возможна в способах деревянного зодчества. «Клетский» храм был, естественно, невелик (размеры его определялись длиной бревна). Чтобы увеличить объем церкви, начали ставить не квадратные, а многоугольные срубы — на 6, 8, 12 и более углов — стремясь, таким образом, как можно более приблизить очертания здания к кругу. «По всему вероятию, эта форма столь же древна, как и клеть, ибо городские башни, как скоро тре

бовалось сделать их обширнее обыкновенного клетного сруба, выстраивались по большей части в угол, многоугольником, шестериком или ось-мериком». Такая форма сруба по необходимости требовала шатрового покрытия на столько же граней, на скольких углах становилось основание. Для особенно высоких храмов эта форма была самая удобная, а народ очень любил высокие храмы и не жалел своих достатков при их сооружении.

«Возделка этой шатровой формы храма составила впоследствии то поприще для русского зодчества, где оно, действуя самостоятельно и независимо от освященной византийской формы, вполне обнаружило свою оригинальность и свое русское замышление о красоте...»

Но не только выдающиеся церковные строения вроде храма Василия Блаженного возводят свой род к обыкновенной курной избе. И светская каменная архитектура допетровской Руси «произошла» от деревянных предков. В очертаниях немногих дошедших до наших дней палат читаются формы, продиктованные свойствами строительного леса. Зодчие того времени часто без видимой служебной надобности повторяли особенности бревенчатых хором — таких, как великолепный царский дворец в Коломенском. Асимметрия древнерусских каменных зданий ведет свое происхождение от асимметрии крестьянского двора, вольно строившегося, множившегося вокруг главной избы вспомогательными клетями, подобно улью.

Глубоко самобытный, ярко национальный характер нашего древнего зодчества сделался к концу прошлого века очевидным для образованной России. Именно тогда произошло освобождение от гипноза западнических представлений о том, что истоки нашей великой культуры надо искать где-то на стороне, что плодотворное развитие страны возможно только в том случае, если она будет жадно пить из иноземных источников, отворотясь навсегда от старорусской «азиатчины» и «дикости». Отрешение от векового подражательства чуждым нравам дало невиданный в европейской и мировой истории подъем национальной культуры. В какие-то полвека Россия создала величайшую литературу, музыку, замечательную живопись; вышло на новые пути и отечественное зодчество. Архитекторы пришли к деревянным сооружениям Севера, чтобы, благоговейно изучив творения «темных» плотников древности, проникнув всей душою в величественный замысел наших предков о «надмирной Красоте», начать возвращение «на круги своя». Именно тогда явился талантливейший Щусев, который оставил по себе такие блестящие образцы новорусского стиля,