Техника - молодёжи 1980-06, страница 63

места стилевые вычуры иных архитектурных веяний. Многое потерялось при этом: из плетения деревянных кружев исчезли прежние образы; в оформлении окон и подзоров стало преобладать чисто украшательское начало. А ведь птицы Сирин и Алконост, фигуры кентавра, льва и русалки, помещаемые над окнами (а в цревности, по-видимому, над дверьми), знаменовали когда-то в сознании славянина присутствие сил — охранительниц дома. Трудно сейчас с уверенностью назвать «функции» того или иного божества, чье изображение помещалось над входом в избу (окно ведь тоже ход извне, по которому в священную для древнего русича семейную обитель могли прорваться враждебные бестелесные силы). Может быть, сказочные звери и существа были когда-то тотемами древнерусских племен и родов?

Во всяком случае, относительно одного сюжета существует довольно точное объяснение. Когда на древнюю родину славяноарийских племен вторглись семитические племена, несшие впереди себя изображения змея, дракона, наши далекие предки стали воспринимать вражеские тотемы как обозначения темных мистических сил, руководящих семитами. Разгромив в IV—III тысячелетии до н. э. пришельцев на Балканах, в Малой Азии и на рлижнем Востоке, древние арии увековечили победу сил света в величественных символах: орел, терзающий змею, всадник, копьем пронзающий дракона. Именно из тех далеких тысячелетий пришло в деревянную деревенскую Русь излюбленное народом изображение Егорья Храброго (так переиначили у нас Георгия Победоносца). Этот символ стал государственной эмблемой великой державы, возникшей в северных пределах, — всадник с копьем, попирающий змея, по сей день красуется на гербе Москвы.

Вот в какие глубины истории и духовного бытия наших предков может увести знакомство со старым деревенским наличником. Разумеется, те, кто вырезал магические фигуры, не знали многого из того, что открыли нам современная археология и этнография. Но в том, что они сознавали охранительную силу неведомых существ, сомневаться не приходится. Языческие заговоры, вера в колдунов, дохристианские обряды почти без изменений просуществовали в крестьянской среде до самого XX века. Разумеется, и старые плотники, не охваченные веяними «европейской» цивилизации, свято верили в мистическую значимость «коньков», украшавших крыши, соблюдали веками освященные обряды.

При закладке дЪма наши предки приносили обильные жертвы бесплотным силам—покровительницам семьи, дабы обеспечить прочность и безопас

ность будущего жилища. Обычай задабривать забытых по именам богов дожил до недавних десятилетий: при укладке нижнего венца сруба под углы дома помещались монеты — для богатства, шерсть — для тепла, ладан — для святости, для оберега от нечистой силы. Или совершался еще более архаичный обряд: опорные камни фундамента поливались кровью нарочно зарезанного петуха. Каждый из основных этапов при постройке дома торжественно обставлялся. После укладки первого венца хозяева обносили плотников братиной «обложей-ного». Когда затотовленный сруб переносили и устанавливали в назначенном для будущего жилья месте, снова пили ритуальную брагу или вино — это называлось «мшить» избу, от мха, Которым конопатили стены. При установке матицы (мощного поперечного бруса, на котором держится настил потолка) вновь следовал ряд магических действ. Знаменитый бытописатель русской деревни С. В. Максимов отмечал в конце прошлого века: «Матицу «поднимают» и «обсевают» в полной обрядовой обстановке, повсеместно одинаковой, как завет седой старины. Вот как это делается: хозяин ставит в красном углу зеленую веточку березки, а затем из среды плотников выступает такой, который половчее прочих и полегче на ногу. Это — «севец», как бы жрец какой, отгонитель всякого врага и нечистого супостата. Он и начинает священнодействовать: обходит самое верхнее бревно или «черепной венец» и рассевает по сторонам хлебные зерна и хмель... Затем севец-жрец переступает на матицу, где по самой середине привязана лычком овчинная шуба, а в карманах ее положены: хлеб, соль, кусок жареного мяса, кочан капусты и в стеклянной посудине зелено вино (у бедняков горшок с кашей, укутанный в полушубок). Лычко перерубается топором, шуба подхватывается внизу на руки, содержимое в карманах выпивается и поедается. Весь этот обряд имеет, разумеется, символическое значение. Зеленые веточки березки, которую хозяин, предварительно обрядя, ставит в переднем углу вместе с иконой и зажигает перед ними свечку, служат символом здоровья хозяина и семьи; шуба и овечья шерсть, вместе с лада*-ном заложенная под матицу, обозначает изобилие всего съедобного и тепло в избе». Исследователь не напрасно сравнивает плотника со жрецом. В народных поверьях фигура деревянных дел мастера неизменно рисуется в соседстве с колдунами, домовыми и иными нечистыми. (Не зря ведь «столяры да плотники от бога прокляты».) Во всяком случае, крестьянину в то время казалось, что без помощи обитателей запечья, повети, темных углов избы искуснику не дано было бы ладно и споро сложить

теплый звонкий сруб. Надо сказать, что плотники не стремились разуверить простодушных селян в своем могуществе. Наоборот, желая припугнуть прижимистых хозяев, артельщики устраивали им разные каверзы, призванные подтвердить связи с нечистой силой. Под коньком на крыше в незаметном месте пристраивали длинный ящичек без одной торцевой стенки, набитый кольцами бересты. В ветреную погоду это сооружение производило на чгрдаке леденящие душу звуки — вскрики, замогильные вздохи, плач. Запуганным хозяевам ничего не оставалось, как предположить, что плотники навели на дом порчу. Приходилось идти на поклон к озорникам, задабривать их, чтобы избавили семейство новоселов от ночных страхов...

По части подвохов плотничья братия была изобретательна. Иные высверливали где-нибудь в стропилах крыши дыру и вставляли в нее бутылочное горлышко, отчего на сквозняке нехитрый инструмент издавал пронзительный вой. В таком случае всезнающие бабы толковали, что охальники «посадили кикимору». Другие втыкали внутри печной трубы пучок гусиных перьев, и в тихие часы кто-то тяжко охал и вздыхал над головами устрашенных жильцов дома. Делали и другое: при строительстве подкладывали между венцами сруба щепку или камешек, а затем щель за-, тыкали мхом — зимой вдоль всего этого бревна образовывалась снежная изморозь, и избу невозможно было натопить...

Разделение труда, происходившее поначалу внутри одной деревни или волости, со временем приобрело четкий «широтный» характер. Плотничье ремесло развивалось преимущественно на лесном севере — черноземный юг со временем научился жить в саманных мазанках, и к топору в домашнем строении прибегали нечасто. Начала бурно строиться Москва, а позднее Петербург и большие губернские города, мастера из глухих уездов потянулись на заработки в Даль* нюю сторону. Именно тогда разнеслась по всей земле русской слава владимирских плотников — «аргу-нов», повсюду узнали спорую ловкую руку вохомцев да костромских галичан. Была, рассказывали, в архиерейском доме Успенского собора во Владимире даже печь деревянная несгораемая, а про жителей города держалось поверье: и лапшу топором крошат. На реке Сити, что впадала некогда в Мологу (а теперь в Рыбинское водохранилище), жил мужик, в плотницком деле зело преискусный. Говорили по Тверской да Ярославской губерниям: сицкарь с топором что казак с конем.

Для того чтобы понимание самобытности старого русского зодчества утвердилось в искусствоведении, в

61