Техника - молодёжи 2004-10, страница 47

Шаги приближались. Лена-Люся-Лаура тоже озабоченно прислушалась и, заложив страницу словаря линейкой, серой мышкой скользнула к буфету - готовить чай.

Надо бы все-таки запомнить, как ее зовут, подумал Алексей. Нашу серую мышку с черными кудряшками... Хотя зачем, собственно? Разве нужны имена почти незаметным, пусть даже и очень полезным предметам меблировки?

Леда-Лиля была именно такой - незаметной и незаменимой. Молчаливая, в светло-сером, всегда отутюженном, но всё равно мешковатом платьице до колен и в сереньких же колготочках, с обращенной внутрь себя улыбкой из-под черных и на вид очень жестких, едва ли не проволочных кудряшек, которые она терпеливо откидывала со лба, столь же терпеливо шелестя словарями и распечатками в своем уголке у входа, возле светло-се-рой пластмассовой кадки с араукарией, время от времени обстреливая офис внимательными серыми глазами в ожидании прямых распоряжений и невысказанных пожеланий, то и дело срываясь и промелькивая между столами бесшумной и почти бесплотной тенью - заварить и принести чай, встретить или проводить клиента, вытряхнуть пепельницу или корзину с бумагами, открыть или закрыть форточку, включить или выключить кондиционер, размножить на ксероксе очередной администра-тивно-финансовый или рекламный шедевр, вычитанный и выправленный... Секретарь-референт, по совместительству уборщица, по необходимости корректор, при нужде курьер, и еще что-то - не то четыре, не то пять полставок, которые она усердно отрабатывала, никому при этом не мешая.

Одно время поговаривали, что шеф с нею спит, но вряд ли это соответствовало действительности. Илья Сергеевич был крупный сейфоподобный мужчина в перезрелых летах, твердогубый и твердовзглядый, с короткой седеющей стрижкой на кубическом черепе - и, в противоположность своей внешности, любил всё мягкое. Мягкие булочки, мягкие кресла, мягкий (по форме) разговор с клиентом... А в Любе-Ларисе, при всей ее почти бесплотности, ощущалась некоторая жестковатость.

Впрочем, Алексей мог ошибаться. Он часто ошибался в людях, потому что не любил судить о них по внешности. Да и не было у Лены-Луизы никакой внешности, а была одна загадочная внутренность. Алексей уже пятый месяц работал в «Окне из Европы», успел обшаржировать весь наличный состав фирмы, а монументальную фигуру шефа даже написал темперой. И лишь с нее не сделал ни единого наброска. Она ускользала.

Как можно нарисовать ветер? Или дождь? Или солнечный свет? Только опосредованно, через их воздействие на детали пейзажа. Рвущееся с веревки белье, наклоненные навстречу ветру фигуры прохожих, летящие шляпы. Провисшие на спицах купола зонтиков, частая рябь на лужах и брызги из-под колес. Блики на окнах домов и на мокром асфальте, планки лучей, пронзившие кроны деревьев.

И Леру-Лаванду он мог нарисовать только так. Замаслившиеся глазки Георгича, видящие (якобы) сквозь серенькую ткань ее платья. Минутная озабоченность на лице шефа, вспоминающего, кто она такая и зачем ему нужна. Губы Виталика, их осторожное и благоговейное прикосновение к чашке, которую только что держали Ее руки. Ладонь Тимофея на рычаге переключения скоростей -а Тимофею мечтается, что на ее коленке...

Они ее видели, хотя и каждый по-своему. Им это было вовсе ни к чему, но они ее видели. А Алексей - нет. Он даже имени ее не мог запомнить, не то что нарисовать.

После этих бесплодных попыток Алексею стали сниться женщины. Все его женщины, бывшие и не бывшие. В особенности - не бывшие. От девчонок, за которыми он подглядывал в душевой пионерского лагеря, до тонконогой поэтессы, не далее как вчера вечером читавшей свои стихи возле памятника Клюеву.

Личико у поэтессы было востроносенькое, блеклое, вдохновенно-несчастливое. И стихи тоже были вдохно-венно-несчастливые и нарочито невнятные, их перепол

няла взрывчатая смесь обиды и бравады, которая поче-му-то не взрывалась. Наверное, успела отсыреть от невидимых миру слез и только потом была расфасована по обоймам двустиший... А на строгой черной юбке поэтессы был совершенно неуместный разрез во всю длину подола. Хулиганистый осенний ветер то и дело высоко задирал этот соблазнительный подол, поспешно лапал под ним влажными ладонями и тут же разочарованно отступался. Алексей, возвращавшийся с работы и зачем-то задержавшийся в клюевском сквере, стоял в сторонке от гопы молодых самовосторженных поэтов, делал вид, что тоже слушает стихи, и сочувствовал ветру. За время его попыток Алексей успел основательно рассмотреть эти тонкие ножки с узловатыми коленками, твердыми комочками икр и тощенькими, выгнутыми наружу бедрами... Пусть лучше пишет стихи.

Ночью поэтесса приснилась ему в сереньком платье Лики-Луизы. Или, может быть, это была Лида-Люся с личиком поэтессы, но почему-то в широченном мягком кресле шефа. Во сне воображение не подкачало: ноги выше колен оказались не такими уж тонкими и даже, пожалуй, излишне рыхловатыми на ощупь, как у Марты... рядом с которой он, разумеется, и проснулся.

На работе он снова долго искоса приглядывался к Лоре-Лолите и снова безрезультатно. Ничего похожего на поэтессу он в ней не обнаружил. И ничего не похожего - тоже. Он снова не видел в ней НИЧЕГО. Ничего, кроме серого бесформенного балахона, черныхжестких кудряшек, внимательных глаз. Снова разочаровался, вошел в Интернет и стал пополнять коллекцию ягодиц с порносайтов, и занимался этим вплоть до появления шефа с конвертиками. Без ягодиц шеф почему-то не мыслил рекламу своей продукции, хотя вслух утверждал прямо противоположное...

- Как тебя зовут? - спросил Алексей. Она что-то ответила, он не расслышал. Он уже взял себя в руки, снова очинил карандаш и заставил себя работать. Наметил линии перспективы, небрежными штрихами обозначил интерьер ее комнаты (который всё равно превратится во что-либо совершенно на себя не похожее) и, набирая инерцию, стал набрасывать складки платья у ее ног. То, что он не расслышал ответ, было почти нормально: во время работы, беседуя с натурщицами, он не

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 1 0' 2 0 0 4

45