Вокруг света 1966-08, страница 29

Я действительно принес «рдо» — так они называют радиограмму. Почта отсюда идет долго, с многочисленными пересадками, а сейчас, когда занесло все дороги, и подавно.

Алик включает рацию, пробует ключ, контрольная лампочка на стене вспыхивает фиолетовым светом. Он крутит ручку настройки, и все голоса планеты в один миг сваливаются на нашу антенну, натянутую над крышей барака.

— Есть, — говорит Алик, — нашел. Вот она, милая...

Она — это радистка из Октябрьского. Радисты узнают ее по дерганому, торопливому «почерку» и иногда, передразнивая, начинают работать в ее стиле. В таких случаях она отвечает: «Не очень-то...»

Начинается работа, сначала идут служебные радиограммы. Алик сидит, склонившись над столом, рассеянно смотрит в одну точку и стучит, стучит, стучит... Кажется, он весь «ушел в ключ».

«Пробовали пройти дорогу, — передает Алик. — Большие заносы бульдозер провалился Ирек-Соиме ЩСА (как слышите?)».

«ФБ (хорошо)»,— немедленно отвечает девушка.

Об этом я уже слышал. Вчера пытались от лежневки сделать ответвление на соседний поселок. Но бульдозер провалился в этой речушке с двойным названием. Водитель успел спастись. Машину будут вытаскивать.

Доходит очередь и до моей «рдо».

Наконец радист выключает аппаратуру.

— Ты знаешь, что это? — спрашивает Алик, протягивая мне листок бумаги.

— Нет, — говорю я, — не знаю. И знать не хочу. Я сегодня сделал пятнадцать рейсов. Я устал. Я хочу спать...

— Это приказ о передислокации!

...За стеной полыхает пурга, воет ветер. Передислокация... Движется дорога, движемся мы вместе с ней. Где-то лежит та земля, что станет карьером, где-то лежит та земля, что станет насыпью. И где-то стоят те деревья, которым суждено быть шпалами, ступеньками по правильной округлости равнинной западносибирской земли к «вершине», к нашей цели — к Оби.

* * *

Я иду за начальником колонны по Медвежьей просеке. Здесь уже все готово к переезду. Но Стародубец все ходит и ходит по поселку, словно никак не может расстаться с ним.

Нам встречается мальчик. На вид ему года четыре, и он едва достает Стародубцу до колена...

Мы садимся на корточки перед мальчиком. Он смотрит на нас серьезно, без улыбки.

— Тебя как зовут? — спрашивает Виктор Семенович.

— Витька, — отвечает парень. — И все дела.

Стародубец крякает и выпрямляется во весь

свой огромный рост.

— А... чей ты? — спрашивает он сверху.

Витька бесстрашно задирает голову.

—. Мамкин. И все дела...

— Это шофера его научили, — смущенно говорит Стародубец. — Меня передразнивает.

Мы поворачиваемся и уходим.

— Дяденьки!.. — кричит Витька нам вслед.

—- Что?

— А, когда пере... переслокация?

Стаоодубец улыбается широко и открыто.

— Скоро, Витька, скоро... И все дела!

со стр. 14 ▼

Давным-давно, приблизительно в девятом столетии до нашей эры, у истоков реки Амазонки, называющейся здесь Мараньон, народ, пришедший из лесов, создал чавинскую культуру. Эти люди, несмотря на строгое логическое мышление, сохраняли священный ужас перед царями джунглей — ягуарами. Они принесли с собой кукурузу, Первыми научились чеканить золото. Их столица — Ча-вин-де-Гуантар — является до сих пор жемчужиной градостроительства древних народов. Общественный строй был у них теократический.

Многие относятся к руинам пренебрежительно. Я их люблю. Мысленно заселяю. Восстанавливаю. Оживляю. Руины поэтичны. Они дают человеку возможность фантазировать.

Мы стояли перед солнечными воротами в Коло-сасайе. Они невелики. Рядом с парижской Триумфальной аркой или Пороховой башней в Праге на них никто не обратил бы внимания — всего-навсего три метра высоты. Их строители поклонялись солнцу так же, как египтяне. Ворота покрыты барельефами, восславляющими божественность солнца. Мы прошли через эти ворота, где тысячи лет назад проходили тиауанакские верховные жрецы, вожди, простой люд. Народ сажал картофель, разводил лам и альпака, прял, ткал и создавал свои непревзойденные художественные творения, движимый жаждой прекрасного. Но оставил их недостроенными. Может, вымер от эпидемии или голода. А может быть, переселился южнее, в Арику, в Чили, где найдены следы тиауанакской культуры.

Мы сидели на кубах, четырехгранных призмах и эллипсоидных цилиндрах. На высыпавшемся из рамы кубистском натюрморте. И носовыми платками смахивали с нашей обуви пыль тысячелетий.

— Так вот она, культура, предшествовавшая инкской.

— Когда кончается Тиауанаку, начинается рост и величие инков. Приблизительно в тысячном году.

— Но во всех этих сооружениях, сосудах и статуях есть что-то более ясное и понятное, чем в рельефах майя и ацтеков. Тиауанакские рисунки вселяют какое-то сладостное спокойствие.

— Нет. Вас вводят в заблуждение краски. Краски глазури большей частью теплые, но смена форм на плоскости невероятно волнующая. Тиауанакские художники были, вероятно, высокообразованны. Перед ними возникали загадки, тайны необъяснимого, непостижимого, мистического — мы можем спокойно применить это слово, тогда у него не было религиозного привкуса. Перед ними была мистика, и они пытались разгадать ее смысл. Не испугались, не отступили. Решали эту задачу с помощью математики. Геометрии. Симметрии. Прибегали к искусственнылл морфологическим образованиям.

— Не менее тысячи лет назад?

— И в то же время это были люди, чрезвычайно конкретно мыслившие. Архитекторы. Строители. Физики. Астрономы. Химики. Плавили металлы. Знали бронзу. Они, пожалуй, даже слишком конкретно мыслили, уважаемый. Вообразите, у них не было слова для понятия «искусство». Не было слова «художник». Но, — наш хозяин улыбнулся своей остроте, — верно и то, что им неизвестно было понятие «деньги»...

Перевела с чешского Р. РАЗУМОВА

27