Вокруг света 1981-03, страница 33

Вокруг света 1981-03, страница 33

забросили удочки и стали ждать. К озерной глади ластилась вечерняя заря, нежные желтые блики вздрагивали на еле уловимо вздыхающей воде. Отражения черно-зеленых елей, острыми клиньями опрокинутые в озеро, слабо колебались. Над темной лесистой полосой Заонежья проступала белая рябая луна.

— Нет у человека крепче друга, чем дерево,— вполголоса сказал Ефимыч, глядя на берег, где сплошняком стояли дремотные ели.— Все в дереве заключено: и кров человека, под которым жизнь протекает, и огонь, который согревает, и ложе, на котором почивает, и лодка, на которой он по великому озеру плавает. А из чего он образы разные вырезает? Тоже из дерева. Там резное полотенце с крыши свисает, там гульбище с хитроумными столбиками. А еще, скажу я тебе, из дерева таких чудес можно понаделать...

Он замолчал, будто сомневаясь, стоит ли мне говорить о дальнейшем, что тревожило его и побуждало к разговору. Я не торопил его. Мир, окружающий нас, синий и зеленый мир, обволакивал сердце тихим несуетным волнением и успокоительной радостью. В такие минуты, когда ни один звук не раздается в озерном безмолвии, хочется говорить о сокровенном, о том, что в спешке повседневной жизни забывается или скользит мимо сердца. Одйако надумал-таки Ефимыч рассказать мне о своей жизни.

— У отца моего на повети всегда сушилось дерево — кокоры для лодок, еловый и сосновый тес, береза для топорищ и разного инструмента. Как-то отец сделал большой ларец, а крышку резьбой украсил. Я мальцом тогда был, увидел, говорю: «Вот диво-то!» Отец засмеялся: «Коли хочешь настоящее диво увидеть, поди-ко к Степану Ивановичу Синявину. Скажи: «Дядя Степа, не надо ли тебе в чем подсобить?..» В избу как зайдешь, дак сразу и увидишь деревянные штуковины».

Изба у (Зинявина была двужирная, просторная. Во дворе под навесом верстак стоял. По летнему времени хозяин работал тут, а не в доме. Мужик был крепкий, светлобородый, рубаха холщовая, белая, на вороту распахнутая. Возле верстака ворох белых стружек.

Пришел я с соседским парнишкой Васькой. Смотрим мы, как мастер работает, и рты разинули. Вот мастер решил передохнуть, рукавом пот со лба отер. Я и спрашиваю:

— Не подсобить ли тебе, дядя Степан?

Он посмотрел на нас, в бороду улыбнулся.

— Принеси-ка мне из сеней ковшик воды.

Притащили мы ковш с прохладной озерной водой. Мастер попил, сел на чурбак, по вихрам нас потрепал.

— Подрастете маленько, приходите ко мне в ученье. Научу вас делать

стулья, столы; шкафы да комоды. Мастерами будете.

Так вот и познакомился я с одним из наилучших заонежских мастеров. На всю жизнь запомнилась мне та встреча — зеленый двор и груда белых пахучих стружек. И мастер — белобородый, могучий, весь в силе и радости. Мы глядели на него снизу вверх, как на богатыря сказочного, щурясь, уж очень хорошо, ладно смотрелся он на фоне синего неба, и солнце стояло где-то за его головой.

— А кто тебя мастерству обучил, дядя Степан? — спрашиваем.

Он смеется:

— Медведь по имени Михаил, по отчеству — сын Потапов.— И байку завел, я его байку хорошо помню.— Мой отец, говорит, тоже столярным ремеслом промышлял. И вот летом как раз из этой кладовки столярный инструмент был украден. Отец посмотрел на сломанную дверь, головой покачал, говорит: «А вор-то — медведь! Вот вражина, без инструменту меня оставил. Не идти же к нему в лес. Задерет ишшо...» А было мне тогда двенадцать лет. Умишка мало было принакоплено. Как же, думаю, жить-то будем, коли инструмент у отца украден?

И пошел я в лес. Тропка знакомая, можжевеловые кусты стоят по сторонам, большие камни-валуны, дождями обмытые, ветрами обдутые, стоят. Иду я, и не страшно мне вроде. Дальше мхи пошли, ели темные, высокие, лапы еловые все небо закрыли. Свечерело. Тут я испугался и закричал:

— Михаил, сын Потапов, где ты?

А из чащобы мне и отвечают:

— Тут я, тут. Верно идешь, чадушко.

Подхожу, гляжу — низкий дом, из

крупных сосновых бревен сложенный. Вот окно, рамы в нем нету, а из окна медвежья голова торчит. Лапой хозяин меня манит и говорит:

— Заходи, парень, не бойся.

Вот захожу я в избу. Батюшки! В избе три верстака, инструменту всякого погибель. И заготовки разные.

— Вот видишь,— говорит медведь,— бочата. Сам я их сделал. Эти под грибы, солить на зиму буду. Эти под ягоды. Клюкву, морошку сюда класть буду.

— Хорошо ты работать можешь, Михаил Потыпыч,— говорю.

Он сел на чурбак, вздыхает:

— Все бы хорошо, одного не могу — резьбу на дерево наводить. Когти, они, вишь, не пальцы, нету от них большой тонкости в работе.

Я спрашиваю:

— Откуда у тебя, Михаил Потапыч, эдакое умение? Сроду не слыхал, чтобы медведи столярным делом занимались, не в обиду тебе будь сказано.

Завздыхал медведь, носом засопел.

— Вишь ли, парень, был я когда-то хорошим мастером. Таким хорошим, что слава обо мне шла великая. И никто не мог делать работы такой тонкости, какие я умел. Мебель украшал я искусными узорами, шпоны деревянные разными красками красил. Бывало,

и не поймешь: то ли это стенка буфета, то ли картина неописуемой красоты.

Многие мужики смышленых своих мальчонок в ученье мне предлагали. А я не брал. Нехорошую гордость возымел: чтобы в мастерстве этом никто меня не превзошел и чтобы осталась обо мне слава как о непревзойденном мастере.

Иду я как-то по лесу. А навстречу мне — страшной, косматой — лесовик! Я струхнул маленько, однако виду не подал.

— Здравствуй, мастер Михайло,— говорит лесовик и руку мне протягивает — коряжину сосновую.

— Здравствуй, батюшко лесовик,— отвечаю я и за эту самую лапу с ним здороваюсь.

— Ты, чего же это, мастер Михаил,— спрашивает лесовик,— учеников-то к себе не берешь?

— А уж это дело мое. Хочу — беру, а хочу — нет.

— Не согласен,— говорит лесовик.— Это дело не только твое. Помрешь ты, и оборвется ниточка твоего таланта, и люд&м не будет от него никакого проку. А талант пресекать нельзя. Смотри, мастер Михайло, коли ученика не возьмешь, осерчает на тебя сила лесная.

— А мне лесная сила без надобности,— говорю я и эдак смело иду себе вперед, с лесовиком не попрощавшись.

Иду, иду, вдруг вроде бы ногам в лаптях неудобно стало, несподручно как-то. Сел на траву, разул лапти. Батюшки! Вместо ног-то у меня медвежьи лапы. И в минуту-другую весь я шерстью оброс. Вот как меня сила лесная за пустую гордыню наказала! С той поры я живу в лесу. А вот коли заведется у меня ученик, снова в человека я обращусь и прежним мастером стану.

— Дак заведи себе ученика-то,— говорю.

— Как его заведешь? Чуть парнишка меня завидит, тут и бежать. А коли я еще голосом человеческим заговорю, дак он с перепугу-то мимо родной деревни пробежит.

Так вот и стал я медвежьим учеником. Неделю у него проработал и так-то скоро столярному делу научился. И ушел домой.

А еще через неделю пришел в нашу деревню мастер. Пожилой, бородатый, веселый такой. Говорит, хожу, карельскую березу ищу. А мне все эдак лукаво да ласково подмигивает. Я и думаю — наверное, тот самый мастер, который медведем был.

Так вот, ребятушки, сказка, она, конечно, выдумка. Да только выдумка с большим смыслом. С наукой житейской. Талант человека не только ему принадлежит. И кто талант свой ценит, распространять его должон. Так что, коли выучитесь да станете мастерами, не храните его, как серебро в подголовной шкатулке. Учите молодых, расторопных.

31