Вокруг света 1984-12, страница 51
на пенсию, занялась музеем. Увлекла этч^м делом и мужа Людвига Ивановича. Музей в то время два года как существовал: его открыли в семьдесят третьем к предстоявшему 30-летию освобождения города от фашистов. И назвали — Музей истории Солотвинского солерудника. В тот же день Луиза Петровна повела меня на окраину Солотвина. Там, на тихой улочке, среди буйной зелени сада стоял большой дом. В прошлом, рассказывала Луиза Петровна, это был особняк управляющего рудником, потом в нем размещался детский сад, а когда для детского сада построили здание в новом микрорайоне, Карл Иванович Лукач, один из старейших коммунистов Солотвина, добился, чтобы особняк передали музею. «Вообще, если бы не Лукач...— Луиза Петровна уже открывала ключами застекленную дверь,— дело бы наше двигалось гораздо медленнее...» Она сразу же подвела меня к гигантскому кристаллу, который сверкал се-ровато-белым светом на низком постаменте. — Наша соль,— сказала Луиза Петровна,— самая соленая в стране, это почти чистый хлористый натрий.— И только потом обвела рукой комнату, привлекая мое внимание к рисункам, которыми была расписана верхняя часть стены.— А вот и работы художников Ужгородского музея... Вообще уж-городцы немало помогли нам... Луиза Петровна отошла в сторону, оставив меня наедине с картинами. Фрески рассказывали, как добывали соль на протяжении веков. ...Яма. Лопата. Тяжелые мешки на спинах соленосов. ...Неглубокая шахта. В «чертову яму» спускается корзина с рабочими. В специальных сетках поднимают соль. ...Люди, стоя на соляных уступах, кувалдами разбивают глыбы. Волы тащат подводы к реке, к плотам. А на витринах передо мной лежали нехитрые орудия труда солекопов: молот, чекан, клин, реборды, кайло. В соляные рудники нередко ссылали как на каторгу. В середине XVI века Солотвинский рудник потрясла первая организованная забастовка, рабочие требовали снять с них кандалы. Приказ был таков: снять только ручные... В конце XVI11 века в Солотвине появляются первые шахты. Но жизнь их обычно была недолгой: они погибали от воды и малых целиков (в соляных шахтах крепления как такового нет, поэтому для безопасности оставляют нетронутыми большие участки породы — целики, которые поддерживают свод). И в шахтах, как и в «чертовых ямах», люди работали на износ. — Вы не поверите,— Луиза Петровна не утерпела, вернулась ко мне,— но еще несколько десятилетий назад соль на руднике добывали вручную. Взгляните на фотографии... Среди нагромождения глыб трое в белых домотканых рубахах орудуют лопатами и палками. Поодаль, опершись на трость, стоит человек в добротном пальто. Под фотографией подпись: «В шахте на глубине 85 метров». Другая фотография — «Шахтарський гуртожиток», то есть шахтерское общежитие. Убогое деревянное строение, обнесенное забором. То ли дом, то ли тюрьма... А рядом дом канцелярского служащего — двухэтажный, с просторным двором. Да и быт солекопов был до крайности беден. Вот прялка, вот рубель, деревянная миска, грифельная дощечка с карандашом. Купить такую дощечку было трудно, да и к чему покупать-то: дети в школу почти не ходили. Единственное украшение дома — расписные тарелки на стенах. — Странно устроен человек,— размышляет вслух Луиза Петровна, пока я рассматриваю экспонаты.— Казалось бы, зачем помнить о прошлом, тяжелом прошлом? Но вот придут в музей школьники, я показываю, рассказываю, а в глазах у них вижу удивление, похожее на недоверие, что ли... А я не перестаю говорить: так работали, так жили... И какая-нибудь фотография или вот этот светильник бронзовый со свечой (ребята ведь теперь только лампы «свет шахтера» знают) убеждают их больше, чем слова. Оттого и собираем музей по крупицам. Ну, об этом вам лучше скажет наш Карл Иванович... Карла Ивановича Лукача, секретаря партийной организации солерудника, я застала в его кабинете. Из-за стола с аккуратно разложенными папками и бумагами поднялся высокий подтянутый седой человек. — Знаю, знаю, чем вы интересуетесь. Присаживайтесь.— Казалось, его голубые глаза продолжали изучать меня, но неожиданно, предвосхитив мой главный вопрос — как родилась идея создания музея, он сказал: — К тому, что вы уже видели, нас подвела сама жизнь. К счастью, были еще люди, работавшие на старом руднике. Я, к примеру, одно время работал весовщиком, потом старшим бухгалтером... Помню, как вагоны с солью тащили волами, как чеканом тесали стены забоя, чтобы не осталось закола, камешка, который мог упасть с высоты. Пятидесятикилограммовые глыбы помню с меткой мастера-шахтера... Но вот наступило время, после освобождения, когда про лопаты стали забывать, начала появляться техника: скреперные ковши, тепловозы, комбайны. Вот тог-да-то старым рабочим пришла мысль собрать все, что касалось прошлого рудника.— Лукач взял со стола одну из папок, перелистал ее и отложил в сторону.— Да что говорить... Все и без бумаги помнится,— улыбнулся Карл Иванович, словно чему-то очень далекому, и стал называть имена. Первым он назвал Антона Ивановича Гецке. Этот человек долгие годы прятал бюст Ленина в соляных камерах, сохранил его и подарил музею. Пода рил и партийную литературу давних лет: Гецке был коммунистом с 1921 года. Дальше Лукач назвал Александра Ивановича Незепа, учителя истории. Он отдал музею коллекцию денег первой половины нашего века. А Янош Дердье-вич Попович принес литографии старого Солотвина. Петр Иосифович Кере-стень — он прошел путь от рабочего до главного маркшейдера, сейчас работает горным мастером — подарил карты-планы старых шахт. Михайло Тракс-лер передал свой мандат делегата I съезда Народных комитетов Закарпатской Украины, который проходил в ноябре 1944 года в Мукачеве. — А вазу, сделанную из гильзы снаряда, заметили в музее? — спросил Лукач.— Ее принес шахтер Антон Эмери-хович Фегер. На ней выбиты даты 1914—1919... Эти страшные, потерянные годы своей жизни,— продолжал Лукач,— венгерский шахтер и австрийский рабочий-металлист провели вместе, в окопах. Когда они расставались, австриец сделал эту вазу, оставил ее другу и сказал: «Если бы мы не воевали, а делали то, что сердце и руки желают,— сколько было бы в мире прекрасного...» Вот вы, наверное, видели работы Виолы Кереши? — Да. Дочь шахтера Солотвинского солерудника резала скульптуры из соли. Брала в отработанных камерах кристаллы, с натеками и без натеков, и перочинным ножичком вытачивала фигурки людей, знакомых ей с детства. «Шахтер с отбойным молотком», «Шахтер поднимает глыбу», «Бог шахтеров»... Скульптуры Виолы Кереши тоже принесены в дар музею. — А ведь поистине «всем миром» создавали музей, Карл Иванович? — Так он и получил звание — «народный»,— ответил Лукач. Воздух становился все суше и горячее. Издали был слышен гул вентилятора. — Глубина 430 метров,— сообщил Федор Иосифович Тракслер^ когда мы остановились возле огромного комбайна, уткнувшегося «лбом» в стену забоя. — Отличная машина, прислали из объединения «Белорускалий»,— говорил Тракслер, проверяя какие-то детали, ощупывая и рассматривая комбайн со всех сторон.— Урал-10 КС,— высветил он фонарем марку,— наша перспектива... В ожидании шахтеров (менялись смены, а Тракслеру надо было видеть проходку) мы прислонились к белоснежной стене забоя, рассуждая о долговечности соляного промысла: пока есть человек — соль нужна... Послышались голоса — шла смена. Федор Иосифович сдвинул каску на затылок: — Сейчас посмотрим, как работа пойдет. г. Солотвина 4 «Вокруг света», № 12 49 |
