Юный Натуралист 1978-12, страница 8

6

леких плоскогорий — своего рода предисловия к Уралу.

Встревоженная мотором, плеснула семга у ближнего берега, круто метнулась в сторону _ видно, со страху приняла нас за

браконьеров. Из глухих зарослей камыша вскинулась утка; часто взлетая и приводняясь, кряква уводила нас от своего выводка и, убедившись, что гроза миновала, успокоилась и даже позволила себе удовольствие покачаться на наших волнах.

Юра вдруг ни с того, ни с сего выключил мотор, дернул меня за рукав:

— Смотрите!

Почти у самой воды пасся здоровенный медведь. Издали он напоминал мирную колхозную корову. Мы двигались к нему на шестах с подветренной стороны, и зверь не чуял никакого подвоха. Но вот он повернул голову, увидел нашу лодку, и из его пасти медленно потекла зеленая слюна. Парализованный страхом, медведь таращил на нас глаза и был похож на шкодливого ученика, которого застали на месте преступления. Из шокового состояния его вывел шест в Юриных руках. Мишка отпрыгнул в сторону, затравленно рявкнул и понесся в сторону леса. Слово «косолапый» прозвучало бы сейчас самым отчаянным враньем.

— Как бы его инфаркт не хватил, — рассмеялся Лызлов, когда зверя уже и след простыл. — Отвык от опасности. Знает, что здесь заповедная территория и никто его не тронет.

Лесная избушка, к которой спешил Юра, оказалась занятой. Это мы увидели сразу, как только от двери отделилась какая-то фигура с ведром в руке.

— Неужели дядя Поля? — обрадовался мой напарник, подруливая к берегу. — Ну, конечно, он — кто же еще!

Дядя и племянник встретились так, словно не виделись целую вечность. В общем, наверное, так оно и было: хоть и работают Лызловы в одном заповеднике, но встречаются нечасто: слишком велики расстояния. Поселок Якша, где живет Юра, и таежный кордон Шижим, где десятилетиями обитает лесной обходчик Поликарп Григорьевич, разделяют без малого двести километров, и единственное средство сообщения — река, которая «работает» не более трех месяцев в году.

Лызлов-старший был крепок, жилист, медвежеват; на его обветренном, иссеченном морщинами лице синели глубокие глаза под мохнатыми бровями. Огромная, по грудь борода реяла на ветру как стяг. Именно эта борода помогла мне вспомнить знаменитого лесника: его снимали едва не все фотокорреспонденты и кинематографисты, приезжавшие в верховья Печоры.

Избушка, где мы расположились, спря

талась среди колючей хвои. Снаружи она была затянута мхом, вросла в землю и напоминала прибежище кикиморы или колдуна-чародея. Я чувствовал себя в абсолютной изоляции, как за семью замками.

Отбрасывая длинные пляшущие тени на черные бревна, запылал костер у избушки, стреляя искрами. Один за другим закипели котелки.

Поглаживая бороду, Поликарп Григорьевич не спеша рассказывал о том, как освоились в печорских притоках семейства бобров, завезенных сюда из центральных областей, о том, как ведет себя семга на весеннем нересте и какие галечники сооружает он в тайге для боровой дичи... Но в это время что-то большое и темное мелькнуло среди зарослей. Послышался дробный звон колокольчика, затрещал валежник. Мы разом вскочили на ноги.

От серого полога зарослей отделилась грузная фигура лося. Он качал головой, словно приветствовал нас в лесной обители, и в такт его движениям глухо бренчал колокольчик, привязанный за шею. Ноздри зверя плотоядно раздувались, словно ловили запахи яств.

— Нашенский, видать, сохатый, — с ходу определил Юра Лызлов. — Иди сюда, дурашка, картошки дам.

Лось недоверчиво косил желтоватым глазом, грациозно перебирал длинными ногами с черными копытцами, но сократить расстояние все же не решился. Я вспомнил: это был один из ручных сохатых, которых я видел на опытной лосеферме в Якше. В течение трех десятилетий там ведется целенаправленная работа по одомашниванию лесных великанов. Изучаются биология лося, его болезни, условия отела, кормовая база. В лосе воспитываются доверчивость, привязанность, дружелюбие ■— и постепенно привнесенные человеком качества становятся врожденными. Конечная цель этой селекции — вывести такую домашнюю породу, которая была бы так же полезна, как северный олень для тундры, верблюд для пустыни и як для высокогорья.

В конторе лосефермы я видел целую картотеку, где есть «личное дело» на каждого лося, из которого можно было узнать, когда и от кого родился, сколько весил, быстро ли поддавался приручению, как вел себя на вольном выпасе и т. д. С первых дней жизни лосят держат на ферме, а потом пасут их в тайге одним стадом. Малышей приучают к тому, чтобы они сбегались на звук горна, чтобы созывать их могли не только лаборанты, к голосам которых они уже привыкли, но и любой другой человек. Тысячи гектаров тайги являются естественными пастбищами для животных.

Этот бродяга,_ наверное, очень долго блуждал по тайге, прежде чем вышел к