Пионер 1987-12, страница 15

Через минуту Пашка показал Орлу красную заношенную кофту.

— Годен! — похвалил матрос.— Исправно служишь, салага! Так держать!

Вечерело. За баррикадой таилась тишина. Дождь усилился.

— Ну, вот что, братва! — распорядился Орел.— Харч нам бог с неба не скинет, не к его экипажу приписаны. Кто поближе живет — марш по домам, тащи, что сыщется! Голодный не воин!

Пашка ринулся домой. В подвале стоя, в шинелях, Андрей и Сапунов дохлебывали чай. Оказывается, нарочный привез в госпиталь приказ ВРК: к ночи двумстам «двинцам» прибыть для охраны Совета. Утром юнкера, обманом разоружив полк в Кремле, расстреляли его из пулеметов и теперь угрожают Совету. Мамка плакала, не вытирая слез.

Вскоре, забрав винтовки, побратимы ушли. Натянув брезентовку, Пашка тоже пошел к двери.

— А ты куда?— остановила мать.— Убьют же, горе ты мое!

— Я, ма, только гляну, как они через Красную пройдут, и — назад. А ты собери в корзинку поесть. На баррикаде-то голодные!

Он крался за братом и Сапуновым до госпиталя, дождался выхода отряда, который направился к мосту. Дождь лил сильнее, лохмотья туч цеплялись за колокольни. Редко где горели фонари.

Пашка пробирался вдоль стен торговых рядов, когда «двинцев» у Иверской часовенки остановил юнкерский патруль. На Красной площади пылали костры, отсветы плясали по кирпичам стен. У костров, посверкивая огоньками папирос, гомонили, хохотали юнкера. Кремль обложили вкруговую.

Пашка застыл на месте. Офицер патруля яростно спорил с Сапуновым, потом вдруг выхватил револьвер и выстрелил ему прямо в лицо. Сапунова отбросило выстрелом. Пашке показалось, что он слышал, как стукнулась о камни голова. Щелкая затворами, бежали от костров юнкера. «Где же Андрей?— с ужасом всматривался Пашка.— Может, и его, как Сапунова?.. Выстрелы-то гремят!» А, вон Андрюха размахивает винтовкой — на штыке красная лента, которую Анютка выдернула из косы! Жив братка, жив!

Схватка продолжалась недолго, «двинцам» удалось прорваться на Тверскую. Дрожа, Пашка стоял, привалившись спиной к холодной, мокрой стене.

Тела убитых пластались на брусчатке. Своих юнкера снесли к подножию памятника. Появилась санитарная фургонка, их погрузили и увезли.

Капли слез и дождя текли по лицу Пашки. Он ни о чем не думал, его будто толкала невидимая, необоримая сила. Опустился на колени и пополз к Сапунову. Убит наповал. Негнущимися от стужи пальцами Пашка расстегнул шинельные крючки, нащупал пуговицы гимнастерки. Ага, вот оно, то письмо... Намокло.

— Ты что, сволочонок, по карманам мертвяков шаришь?! — гаркнул кто-то, и Пашка вскочил. Рядом — два юнкера с карабинами, с папиросами в зубах.— Покойников грабишь, ублюдок?!

— Думал... хлебушка кусочек...

— А ну, марш отсюда, аллюр три креста!

Дома Пашка молча положил на стол перед мамкой письмо Сапунова. И когда та в ужасе отшатнулась, увидел, что письмо в крови.

— Еню...— прошептала мать побелевшими губами.— А... а?

— Жив Андрей, жив! — крикнул Пашка.— Собрала еды?

Схватил корзинку, увидел, что мать торопливо напяливает кацавейку. Спросил:

— Ты куда, мам?

— Что же я одна здесь йаяться стану? К Люсеньке. Проводишь меня!

На баррикаде было по-прежнему тихо. Когда Пашка подбежал, из двери чайной кричал Бахтин:

— Эгей, матрос! Прозябли твои братишки?! Айда морковный чай пить! Да и сухарей старуха наберет! Беляки-то спят, видно?!

Стоя над баррикадой, Орел долго всматривался в занавешенную дождем тьму. Спрыгнул, махнул рукой.

— Пошли в камбуз, братва! Животы погреем. А, это ты, салага? Жратвы припер? Добром служишь! Так держать! Погляди тут со своими за порядочком, лады? От винтовочки к винтовке перебегайте и изредка пуляйте. Чтобы там знали — мы на месте. Но патроны беречь!

Так Пашке на краткое время выпала роль командира. Вглядывался в туманную даль, прислушивался. И вдруг что-то замаячило там, у переулка на Пречистенку, где штаб. Спрыгнул, прижал к плечу приклад. Выстрел, и что-то обрушилось по ту сторону наспех сделанной баррикады. Винтовка, вставленная в соседнюю амбразуру, от толчка выскользнула наружу, застучала по мокрым камням.

Пашка ни секунды не думал. Быстро вкарабкался наверх, перелез через гребень баррикады и скорее вниз — за винтовкой. Поскользнулся, упал. Увидел среди бревен, камней и досок приклад. Ага, вот она, винтовка! Схватил.

Но тут словно раскаленным ножом полоснуло по баррикаде, брызнуло в лицо каменной крошкой. Ах, черт! Не упустить бы винтовку! Вторая раскаленная волна хлестнула по баррикаде.

Из чайной уже выбегали гвардейцы, кричал Орел:

— Полундра, братва! Полундра! Свистать всех наверх!

Но Пашка уже ничего не видел и не слышал. Его окружали тишина и тьма...

С трудом приоткрыв глаза, долго смотрел сквозь зыбкий красноватый туман. На потолке — какие-то пухлые младенцы с крылышками, окруженные венком из цветов и узорчатых листьев.

— Где я?— хотел спросить. Но не спросил: словно вдруг вспыхнула в памяти картина... баррикада, моросящий дождь, огненный нож, резанувший по сваленным столбам и вывескам, по доскам, по ошинованным колесам... И глухо, словно из погреба, голос мамки:

— Очнулся, радость ты моя горькая?!

Хотел повернуть голову, но боль раскаленным гвоздем пронзила все тело... И снова обступила тьма.

Мать сидела у Пашкиной койки третьи сутки. Андреич забегал раза три на дню, присаживался в ногах. Вот ведь как бывает: страшились гибели старшего, а вражьи пули скосили мальчишку! Старый кузнец приходил и уходил — как ни давило горе, но не мог оставить товарищей, бившихся с юнкерами и казаками.

А Пашку то поглощала кромешная тьма, то в ее разрывах мелькали знакомые лица, дома, белели страницы книг, билось пламя в кирпичной пасти

ф