Пионер 1988-06, страница 61

Одно время в «Колизее» по утрам показывали фильмы, а вечером давал спектакли театр ВЦСПС. Там ставил замечательный режиссер Алексей Дикий. Я помню его блестящий спектакль по пьесе Константина Финна «Вздор». Умелая, с хорошо закрученной интригой пьеса в другом, более солидном театре не давала сбора, а у Дикого надо было выстоять ночь, чтобы купить билеты. Действие начиналось в кабаке, в пьяном угаре качались стены, создавая ощущение хмельного дурмана — одна из многочисленных находок Дикого. Молодой Пестовский играл опустившегося выпивоху, который, спасая обманутую, отчаявшуюся женщину, спасает и самого себя. Никогда потом, играя на большой солидной сцене, Пестовский не создавал такого пронзительного образа. Дикий сделал еще несколько талантливых постановок, стал вырисовываться своеобразный, ни с кем не схожий театр, но последовал разгром, как нередко случалось в то огнепальное время, труппу расформировали, а Дикий разделил судьбу многих одаренных и неординарных людей.

В Лобковском переулке (ныне улица Макаренко) на углу с Мыльниковым (ныне улица имени отца русской авиации Жуковского) находилась моя школа, бывшее училище Фидлера, чья судьба связана с первой русской революцией. В октябрьские дни 1905 года здесь заседал стачечный комитет, куда входили представители от московских учреждений и предприятий. Сытин пишет: «5-го декабря здесь собралась общегородская конференция большевиков, которая вынесла решение — начать с 7 декабря всеобщую стачку. 9 декабря здание училища, в котором происходило собрание дружинников, было окружено полицией и войсками. После жестокого орудийного обстрела дружинники, израсходовав патроны, были вынуждены сдаться. На этом событии закончилась мирная забастовка. Восставшие перешли к вооруженной борьбе». И тут покрыла себя славой другая московская земля, имя которой Красная Пресня.

Когда в сентябре 1928 года мы пришли впервые в школу, то увидели на стенах глубокие выщербли-ны, обнажения красного кирпича под облицовкой, похожие на кровоточащие раны. И как же гордились мы, узнав, что это следы снарядов, изранивших нашу 321-ю школу— революционную крепость.

Недавно, работая над этим очерком, я почувствовал тоску по Чистым прудам и поехал туда. Там почти ничего не изменилось за последние годы.

Как всегда на меня надвинулись воспоминания, а с ними возник самый сильный образ моей юности. То было в пору, когда республиканская Испания, изнемогая, захлебываясь в крови, отстаивала свободу против фашистских орд. В воскресный день в садах и парках Москвы шло праздничное гулянье молодежи. Быть может, потому, что отовсюду глядело с портретов прекрасное, неистовое лицо Долорес Ибаррури, что многие юноши носили республиканские зеленые пилотки с красным кантом и кисточкой, что на улицах то и дело вспыхивала «Бандара роха», самая популярная песня тех дней, что в разговорах поминутно звучали красивые и горькие слова: «Гвадалахара», «Овьедо», «Уэска», «Астурия», «Мадрид», что небо было озарено алым отблеском праздничных огней, а порой в стороне Москвы-реки ослепительно лопались в выси фейерверки, что вечер этот был душист

и жарок и звенела музыка,— нам казалось, будто самый воздух насыщен Испанией, ее звуками и ароматами, ее борьбой, ее гневной непримиримостью.

Мы собрались, чтобы поехать н Парк культуры и отдыха, но вдруг, уже на пути к метро, раздумали и свернули на Чистые пруды. Испания была разлита в воздухе. Испания была в нашем сердце. Мы ощутили странную знаменательность этого вечера, тень судьбы скользнула над нашими головами в бойцовских пилотках. Мы приняли грядущее со всем, что оно возложит на наши плечи.

Поэтому и потянуло нас на Чистые пруды, хоть не было здесь ни трубачей, ни многоцветья огней и фейерверков, нас потянуло сюда, как тянет человека к истоку юности, к началу начал. И само собой получилось, что мы шли строем, по трое в ряд. Нам повстречался наш однокашник, веселый человек Юрка Павлов. Отдавая шутливую дань нашему воинскому строю, строгому молчанию и пилоткам, он крикнул:

- Привет бойцам-антифашистам!..

Мы ответили в голос, без улыбки:

— Но пасаран!..

Не пройдет и пяти лет, и те же слова, сказанные по-русски, многие из нас оплатят своей кровыо. А сейчас они рядом, они полны силы и молодости; пол1гы надежд, любви, замыслов, поэзии слов и поэзии чисел, они идут, неотличимые от тех, кому суждено остаться в живых, равные с равными, по людному бульвару к темному, тихому пруду...

Мы стояли у низенькой ограды пруда и смотрели на воду, когда в воздухе воссиял одинокий фейерверк. Его зажег какой-то малыш, крошечный Чистопрудный патриот, не захотевший, чтобы его бульвар отставал от ликующих парков столицы. Голубая звездочка взвилась в небо, вспыхнула ослепительно белым, из белого родилось алое и длинными струями потекло вниз. С багрово озаренной воды навстречу мне медленно всплыли красивые мужественные лица моих друзей и запомнились так на всю жизнь.

И когда мы, выпускники тысяча девятьсот тридцать восьмого года нашей незабвенной Чистопрудной школы, собираемся вместе, а это происходит неизменно каждый год. мы выражаем свой символ веры перифразой стихов Пушкина, обращенных к Лицею:

Друзья мои, нам целый мир пустыня. Отечество нам Чистые пруды.