Пионер 1988-10, страница 16

А я тоже... А спина у нас, по-моему, уже не болит. Да?

— Что?— Пассажир приподнялся на локтях.— Не может быть... 1В самом деле...— Он осторожно пошевелил поясницей.

Мальчик улыбнулся и провел ладонью по лбу.

Сейчас болеть не будет. По крайней мере до утра... Я вас нарочно разговором отвлек, чтобы легче было боль убрать.

— Ох, спасибо... Как же это у тебя получается?

— Получается... иногда.— Мальчик встал и серьезно сказал:— Только потом все тело гудит и есть ужасно хочется.

3

В конце короткого коридора была буфетная дверь. За дверью оказались три липких столика (за ними никого не было) и прилавок с хмурой полной теткой в кокетливой кружевной наколке.

Мальчик взял у буфетчицы две котлеты и стакан теплого чая. Разменял хрустящую трешку — свой дорожный запас. Буфетчица сказала, что рублей нет, и дала сдачу одинаковыми монетками по пятнадцать копеек.

Гарнир из вареных макарон отдавал тухлым, но котлеты все же пахли котлетами, и мальчик сжевал их, помазав горчицей. Проглотил чай. К тарелке с хлебом нахально шел крупный рыжий таракан. Мальчик повернул к нему, словно зеркальце, прямую ладонь. Таракан попятился, встал на задние лапы, ощетинил усы, кинулся на край стола и спрыгнул.

— То-то же,— сказал мальчик. И ушел на корму.

Здесь, под косо подвешенной лодкой, расположился небольшой студенческий табор. Кто-то спал, привалившись к рюкзаку, кто-то тихо разговаривал и смеялся. Похожий на цыгана парень сидел на стопке рыжих спасательных жилетов и трогал струны гитары. Мальчик встал у перил с проволочной сеткой, поразглядывал стройотрядовцев и стал смотреть на реку.

Небо совсем очистилось, солнце уже пряталось за кромку леса на высоком берегу и лишь изредка стреляло красноватыми лучами из-за верхушек елей. Другой берег, низкий, луговой, был покрыт оранжевым светом. На нем хорошо видны были деревни с почерневшими рублеными избами и деревянными церквушками, которые еще не разобрали и не свезли в заповедники.

Потом выплыло из-за поворота село. Уже не с одной, а с несколькими церквами. Главная была каменная, белая и ярко светилась иод наклонными лучами. Золотисто-зеленый берег, желтый плес, темные и светлые колокольни, купола...

— Ну, прямо Углич, что на Волге,— сказал кто-то среди студентов.

— А и так почти Углич. Уголичи-Северские. Давний оплот здешних староверов. Даже цари ничего с ними не могли поделать...

— Этакая Русь рядом с Западом...

— История, чего ж тут...

Девушка в синей аэрофлотовской пилотке подняла от рюкзака голову и спросила гитариста:

— Миша, а ты песню про Углич помнишь?

Тот прихлопнул струны.

— Ту, что Димка Ярцев сочинил? А как же. Мы ее и там... помнили. Правда, командиры косились, не в жилу, мол. Но все равно...

— Эх, Димка, Димка...- сказали за грудой рюкзаков.— Главное, перед самым дембелем...

Гитарист переливчато перебрал струны, откинул волосы, посмотрел на Уголичи-Северские и запел... Голос у него оказался высокий, почти как у девушки.

Раскалил закат на небо угли И с размаха на реку обрушил. И глядится в воду древний Углич С темно-красной церковью-игрушкой...

Парни и девушки начали подвигаться к певцу, окружили. Мальчик его уже не видел. Но голос звенел.

...А игра была не на свирели, У крыльца толпой бояре стали, лПокажи, царевич, ожерелье...» И по горлу— с маху острой сталью...

Вот и все. Легенда или сказка... От заката взгляды поднимите: Виден в небе храм в багровой краске — Жил да был на свете мальчик Митя...

Мальчик вспрыгнул на планшир, ухватился за трубчатую стойку фонаря. За головами и спинами опять увидел гитариста. Тот наклонился над струнами, голос у него как бы потемнел:

Жил да был... Над Волгою затишье. Не спеша звезда в закат упала...

И вдруг с плачущим, чисто цыганским вскриком, со взмахом отброшенных волос:

...А за что во все века мальчишек -Топорами, пулями, напалмом?!

Мальчик вздрогнул и соскочил на палубу. И услышал уже из-за голов:

Тонкий крест стоит над облаками, Высоко стоит над светом белым. Словно сам господь развел руками, Говоря: а что я мог поделать?

Тихо стало, и в плеске забортной воды, в беднеющем оранжевом свете Уголичи-Северские медленно проплывали мимо «Кобурга», который к этой пристани почему-то не причаливал...

Мальчик постоял еще на корме. Песен больше не было. Да и слушать другие после этой, про Углич, не хотелось. Он ушел па середину парохода, сел на скамейку из крашеных реек, у стенки с каютными окнами. Здесь палуба была совсем узкая — от скамьи до бортового поручня не больше метра.

Прошел пассажирский помощник. Мальчик подтянул ноги, поставил пятки на скамью. Помощник сказал равнодушно:

— Один, значит, едешь? Гляди не балуйся.

Мальчик обнял колени, ткнулся в них подбородком.

За высоким кожухом вертелось и расталкивало воду гребное колесо. Сквозь этот шум слышен был миролюбивый звон комаров.

Вверху, на мостике, сказали:

— Иван, флаг сыми, видишь, солнце ушло.

Оранжевый свет угас, небо стало зеленоватым.

Мальчик знал, что потемнеет оно не скоро. Время белых ночей давно кончилось, но до осеннего равноденствия было еще далеко, и над здешним речным и лесным краем подолгу стояли белесые сумерки.

Появился на палубе Пассажир Присел на край скамьи. Помолчал Сказал неловко, но бодро: Да, голубчик, ты меня прямо воскресил.

— Вот и хорошо, вздохнул мальчик. Не обер

Ф