Вокруг света 1969-06, страница 8

г

яркого пламени только немного отодвигали темноту. Кто-то из монтажников — остроумная голова — смастерил факел. Навертел паклю на проволоку. Сунул ее в ведро с соляркой. Поджег. Получился великолепный светильник. Вскоре ущелье озарилось, как в карнавальную ночь. А энергетики уже ставили металлические опоры, тянули провода...

И не успело еще выползти из-за гор солнце, как в ущелье загорелись тысячи электрических солнц. Засопели, затарахтели механизмы. Зачавкали насосы. До рассвета главное было сделано. Природа улыбнулась ясным, погожим утром. Небо без единого облачка светилось прозрачной голубизной. Умытые горы сверкали весенней зеленью.

Еще одни сутки без сна, без отдыха авралили сантехники и монтажники, электрики и наладчики, бульдозеристы, крановщики и механики. Тут и я вернулся на кран. К концу дня была восстановлена основная электростанция. Двое суток провели на ногах и Ян Валентинович Вассерблай, и командир боевого «взвода» сантехников Иван Емельянович Гуманюк, и Юрий Болгов. У начальников лица почернели, осипли голоса. Только второго мая, пошатываясь от усталости, разъехались все по домам — спать. Так и прошел у нас праздник.

Мотоцикл мой доставали через несколько дней, когда насосы откачали воду и грязь так, что оставалось глубины всего метра два-три. Место, где стоял мотоцикл, я хорошо помнил. Взяли мы с бригадиром сантехников Володей Кузьменко большие щиты для опалубки. Как на плотах, добрались до того места. Вода точно мазут — ничего не видно!

Обшарили дно. Нашли мотоцикл...

И ничего — бегает мотоцикл. Только чихает часто, будто простуженный.

А на том самом месте, в Бай-пазинском ущелье, что по старой привычке называется Котлован, укрощенный Вахш покорно сворачивает в сторону — поить Яванскую долину.

РАССКАЗ САДОВОДА ИСМАИЛА-АКА

— Кушай яблоки, кушай. Это тебе не сухая лепешка-мепешка. Это яблоки Яванской долины!

У домика моего теперь зеленеет, цветет маленький сад. Каждый день поливаю яблони и цветы

вахшской водой. И яблоки моего сада, желтые, как маленькие солнца, удивительного вкуса — вкуса персика.

Смотри! Смотри, видишь, бу-рунчик ветра пляшет? Это шайтан поскакал, пыльный всадник! Но теперь он не принесет зла. Воды боится пыльный всадник-

Кишлак наш — Яван — пустой был. Такой пустой, негде было ишака привязать. В кишлаке старик один был, Набиев Сафар, сажал тутовник, акацию, яблоню. Народ смеялся, а он сажал. Тутовник немного жил, остальное сразу сохло... Его спрашивают: «Отец, что ты делаешь?» Он отвечает: «Сад будет». Люди смеются: «Сумасшедший старик! Тебе умирать скоро, а сада в Яване ребенок не дождется». Сафар не обижается, говорит: «Ай, я не успею попользоваться, дети успеют, внуки успеют».

Только года не дожил упрямый старик до вахшской воды. Когда в долину Вахш пустили воду, я сказал сыну: «Зачерпни ведро из канала, полей могилу Сафара На-биева». А знаешь, кто мне говорил про эту воду давным-давно? Красный командир говорил. Такой же смелый и мудрый он был человек, как Карши-аксакал, только молодой. А красный командир Карши-аксакал ходил на шайки басмачей в первые годы Советской власти. На холме он похоронен, недалеко от кишлака Парчисай. С этого холма ты увидишь Вахш-Яванскнй туннель. Воевал с басмачами и я...

Когда ребенком был, дни у меня были длинными, как родная долина. И одинаковыми, как сухие колючки. Колючки-малючки, которые больно кололи ноги. Вставал вместе с зарей. Гнал в горы байский скот на пастбище. Солнце плавило время. Еда на весь день — одна лепешка. Но есть на жаре не так хотелось. Больше мучила жажда. У овец и баранов научился находить траву-кисляш-ку. Жевал траву, смотрел в высокое голубое небо и мечтал. Мечтал... о сапогах. Казалось, заимей сапоги, и все будут меня уважать в Яване, все будут кланяться, как самому баю.

Поздним вечером спускался я с гор. Голодный, измученный солнцепеком. Толстая, как наполненный бурдюк, жена бая кричала: «Исма-ил, бездельник! В доме воды нет. Бери ишака, иди в Камбари». Запас воды всегда был. Она хранилась под замком. Но жена бая не любила, когда батрак болтался без дела. Час вышагивали копыт

ца серого ишака и босые пятки мои до кишлака Камбари, где сочился источник, час — обратно. Вода булькала в кувшинах. Отпить можно только глоток-два. Заметит злющая жена бая, надерет уши...

Над долиной сгущалась мгла. В темную тишину вонзался тоскливый волчий вой. Ишак вздрагивал, жался ко мне. Бабушка моя всегда шептала суру из корана, когда я шел ночью по воду. Чем еще могла она — старая и слабая — мне помочь?

Однажды, когда спустился я вечером с гор, встретил меня молчаливый кишлак. Только ветер гнал пыль по улицам мимо пустых домов, повернутых спинами к чужим людям и глазами-окнами в глухие дворы. В байском доме нет ни одеял, ни ковров, ни посуды. Всегда запертый погреб открыт. И бурдюки с водой исчезли... Испугался я, побежал искать бабуш-ку.

Старуха сидела у потухшей глиняной печки — кумгана. Как всегда в ожидании беды, она шептала побелевшими губами суру из корана.

— Вах, Исмаил, — бросилась ко мне, — красные скачут в Яван! Бай говорил, они вырезают ножами звезды на спинах мужчин, убивают женщин. Бай велел тебе гнать скот в Камбари, он будет ждать. Скорей гони! Скорей! — Она прислушалась. Вскинула руки к небу и безнадежным голосом сказала: — Ты уже не успеешь. Спаси тебя аллах. Прячься.

Залез я под груду старых бабушкиных одеял. Дышать было тяжело, от страха еще труднее. В убежище мое глухо доносились со двора крики людей, конское ржание... Притаился, ждал: вот-вот заголосит бабушка. Но во дворе было тихо... Наконец решил высунуть голову. Потом дополз до двери и выглянул во двор.

Люди там как люди. Только без халатов, и шапки у них странные, с толстым пальцем на макушке. А на шапках красные звезды! Хотел отползти от двери, снова спрятаться. Но было уже поздно. Человек в шапке со звездой шел прямо ко мне.

— Не бойся, — сказал человек, нагнулся и погладил меня шершавой ладонью по бритой голове. — Ой, какой же ты грязный, оборванный, какой худой!

С перепугу я плохо понимал, о чем человек говорит, ждал, когда он достанет нож. Человек сунул руку в карман... И протянул мне кусок лепешки.

6