Вокруг света 1992-12, страница 19
Цитадель крепости Ямчун. --*-- спальным мешком и кучей других вещей, половина из которых мне не понадобилась. ...Теперь предстояло сесть на местный рейс до Хорога — областного центра Горно-Бадахшанской автономной области. Возле кассы на Хорог в духоте давилось море молодых людей в белых рубашках, то были памирцы — с горбатыми носами и лошадиными челюстями, протягивавшие десятки рук за каждым случайно появившимся билетом. Я понял, что тут бессилен, и отправился в город. О том, как я достал билет, певцы-жырсы и акыны сложат песни — когда-нибудь, когда им нечего будет делать. К рейсу я пришел затемно, первый, так как билет — это хороший шанс на посадку, но отнюдь не гарантия. Як-40 оторвался от земли, направив нос на юго-восток. Под крылом плыли горы, становясь все выше и выше, их пики уже увенчивают снега, наконец огромные черные вершины неторопливо идут вровень и даже выше самолета! И, словно не выдержав соревнования, самолет проваливается вниз, минут через пятьдесят после взлета, мягко пробегает по полосе, причем по одну сторону в иллюминатор видны склоны гигантских гор на территории Афганистана, а по другую — мало им уступающие кручи Рушанского хребта. Приглушенный звук двигателей стихает, и я последним скатываюсь по трапу в объятия двухметрового белобрысого пограничника — паспортный контроль. Окутанные утренней дымкой, разгораясь под встающим солнцем, горы нереально огромны. Душа ликует. Теперь моя цель — ишкашимский автобус, который привезет меня в Ва-хан. Утренний воздух прохладен и чист. От несущегося в каменистых берегах пограничного серого Пянджа Хорог втягивается в глубь таджики-станской территории по долине полноводного Гунта. В стороне от новых трехэтажных зданий — пирамидальные тополя, мазанки с двускатными крышами и резными наличниками, еще выше — небольшие житницы пшеницы. Тут обитают шугнанцы, самый многочисленный народ Западного Памира. По единственной центральной улице ходят женщины, слегка скуластые, смугловатые, невысокие, в ярких желто-красно-сине-оранжевых платьях из хан-атласа и таких же шароварах; головы повязаны косынками; мужчины одеты по-европейски, часто в пиджаках — здесь гораздо реже встретишь человека в халате и тюбетейке, чем в Душанбе, и — тем более в патриархальном и знойном Гиссаре. Здесь многое напоминает Южную Украину, Новороссию,— если только убрать стискивающие пространство горы да умерить жар солнца. Быть может, сходство пошло с той поры, когда более двух с половиной тысячелетий назад Памир заселили племена саков, родственные скифам, ибо степная Украина — это скифские места. ...Желтый ПАЗ уже полон; в автобусах, ходящих по Памиру, есть незримая, но четкая граница — женщины садятся впереди, мужчины — в задней части машины. Только успеваю пристроиться, автобус трогается, набирая скорость по отличной асфальтовой дороге, на протяжении ста километров идущей непосредственно вдоль границы. Проложенная менее полувека назад на месте головоломной вьючной тропы, летящая трасса то плавно опускалась к самому Пянджу, то, вдавливая в спинку сиденья, неумолимо взлетала по грани скалы к самому небу. Прелесть памирских дорог — в восхитительной скорости, с которой мелькают крутые повороты, пропасти и выступы скал. В отступающих вглубь кулуарах хребта прячутся среди зелени кишлаки. На остановке в салон поднимается седобородый старец, и молодые памирцы почтительно уступают ему место. Автобус снова мчится. Внезапно, на подъеме, двигатель глохнет, и машина начинает медленно скатываться задом к пропасти. Подкатывается толчками: водитель попеременно действует то тормозами, то зажиганием. Женщины, дети - все молчат и сидят на местах: какой смысл паниковать, если все в руках Аллаха? На самом краю обрыва машина заводится и трогается вперед. Пронесло. Через какое-то время мой сосед показывает на взметнувшуюся над Пян-джем гору: — Смотри! Это Кухи-ляль — гора рубинов. Здесь рудокопы жили. Говорят, давно-давно было землетрясение, вершина раскололась, и внутри увидели камни, красные, как кровь. И с тех пор ох сколько крови тут пролито было, за эти камни! ...Передо мной верхний пласт истории Великого шелкового пути — с VIII века здесь добывали благородную красную шпинель. Наибольшего же размаха разработки достигли позднее — в XI, Золотом Веке Средней Азии. За камни, ценившиеся наравне с рубином, за серебро с Мургаба среднеазиатские властители выменивали меха и славянских рабов — шелковый путь превратился уже в Великий невольничий... Но вот Пяндж стал шире, и дорога спустилась в долину, заворачивающую на восток. Низкие предгорья, заслоняющие вершину, пыльно-серы и пустынны. Вдоль границы — сплетения колючей проволоки, и по островам в сторону Афганистана уходит одинокий мост. Это Ишкашим — ворота долины Вахана, таящей следы Великого шелкового пути, почти на тысячелетие более древние, чем рудники Кухи-ляль. КАМНИ КААХКИ В город из города шел, всюду людей вопрошал... Носир Хосров Как и в VIII веке, Ишкашим —столица Вахана; большой поселок, оседлавший холмистые предгорья. Две вещи вносят беспокойство в его восточную жизнь: соседи и высокое начальство. Соседи иногда обстреливают, начальство иногда приезжает. Этот сколок 1950-х годов живет потаенной бдительностью. Из любопытства я решил прогуляться к заплетенной проволокой линии границы, и тут же, откуда ни возьмись, появляются двое смуглых милиционеров и приглашают в гости, с подозрением глядя на мой фотоаппарат. Оказывается, кто-то, взрослый или ребенок, побежал и донес на подозрительного чужака. Призвали по сему важному случаю даже коротышку кулябца из КГБ — во внутренних органах работают таджики; офицеры же и солдаты в погранвойсках в .большинстве славяне. Вместе разобрались в моих документах. После этого я в каждом ишкашимце подозревал соглядатая. Но, может быть, я судил их слишком строго: лежащий на границе Ишкашим каждодневно становился свидетелем трагедии Афганистана — выстрелов, смертей, траура. Каждый день на той стороне моста толпились женщины иг дети, умоляя их пропустить к нам. А вечером в полумраке коридоров маленькой гостинички скользили, как зловещие черные птицы с того берега, боящиеся света афганцы в свободных черных одеждах, не имеющие официального статуса, бежавшие из родных мест от неминуемой смерти... Попутную машину здесь приходится ждать по нескольку часов, и последние километры до кишлака Наматгут, где находится крепость Каахка, иду пешком. Памирские километры длинны, но по асфальтированной дороге, бегущей над самым Пянджем, под ярким, но не знойным солнцем шагается легко. На узкой полоске поля работают несколько женщин в пестрых платьях — смеясь, отвечают они на мое приветствие. Странный незнакомец — в армейских брюках, ковбойке, бутсах и болотного цвета панаме; глядя на мою обвешанную биноклями, фотоаппаратами и фляжками фигуру, шепчут друг другу вслед: «Спедиция! Спедиция!» На той стороне грозно высятся острые, выжженные солнцем, огромные антрацитово-черные гребни Гинду-куша, в бинокль они кажутся иззубренными, точно пилы. Вот и Наматгут — быстрым шагом миную его глухие ду-валы с любопытными женщинами и детишками, глядящими из дверей. За тополиной аллеей открывается пшеничное поле, на краю которого, над кипящим в каменной теснине Пянджем высится, точно корабль с приподнятым носом и кормой, утес. Чем ближе я подходил, тем громаднее он становился, и на его древних боках стали различимы остатки желтоватых глинобитных стен, сложенных на каменном основании, и стреловидные бойницы башен. То была Каахка, одна из мощнейших древних твердынь Памира. ...Три крепости соединяет старинное предание об огнепоклонниках сиахпу-шах — «одетых в черное», которое передают из поколения в поколение. Три брата-великана жили в долине, и Кахкаха, самый злой и такой сильный, что мог скалу поднять, владел Каахкой. Зулха- 2 «Вокруг света» № 12 |
