Вокруг света 1992-12, страница 22

только мужчины, женщины и дети — отдельно. К сумеркам все пьют чай — черный, а не зеленый, как на равнине. На Памире культ чая, однако нынче он по нормам, как и мука, и сахар, и все то немногое, что сюда еще завозится.

Приходит молчаливая жена Марод-Али, расстилает кошмы —на одну ложатся, другой укрываются. На женщинах все домашнее хозяйство, а мужчины пашут, пасут скот, занимаются ремеслом — до сих пор в ходу довоенные изделия кустарных кузнецов...

ТВЕРДЫНЯ ЯМЧУНА

Пока стена Юмгана мне верна.

Носир Хосров

На завтрак подали вчерашнюю лепешку и налили в полулитровые пиалы наваристый ширчой — чай с молоком, маслом и солью, к которому привыкаешь не с первого глотка. Судя по тому, что он распространен от тибетцев до калмыков, рецепт его восходит к эпохе Великого переселения народов.

Наш скакун — мотоцикл: мы с Ихбо-сом въезжаем по такой крутой серпантине, что приходится сидеть на коляске верхом, чтобы окутанная клубами пыли машина не перевернулась. Останавливаемся напротив угрюмых развалин цитадели, занимающей вытянутый треугольник вершины огромного утеса; у подножия его течет речка.

По огромным глыбам спускаемся к чистейшей воде потока и, перейдя его, карабкаемся по склону, попадая в крепость прямо у основания мощной призматической башни, защищавшей некогда этот опасный участок. Башни, стены, лабиринты развалившихся жилых помещений сложены из небольших камней, некогда скрепленных глиной. Теперь даже мальчишка может разобрать их руками. Я выхожу на край площадки — с почти километровой высоты открывается вид на окутанную утренней дымкой долину. Направо, вдоль западного обрыва, вниз ползет исчезающая вдалеке лента огромной стены, двойной, подобно китайской. Внизу, невидимая отсюда, другая стена, перегораживающая основание склона. Слева — глубочайший обрыв. Вся треугольная гора превращена в крепость. Она ровесница Каахки.

Подо мной расстилаются зеленые луга Ямчуна, и смысл системы крепостей вдруг открывается как на ладони: Вахан — стручок гороха, и сочные горошины горных оазисов перемежаются безжизненными пространствами; пройдя каменистые осыпи, торговый караван или военная кавалькада оказывались среди угодий, где несколько дней отъедались уставшие кони; но если ты враг —только зубы поломаешь о крупинки кремня в каждой горошине — крепости, господствовавшей над каждой долиной.

Я спускаюсь из любопытства туда, где далеко внизу стена превращалась в сияющую под солнцем запятую. Лишь камни и щебень усыпают склон, да редкие кустики саксаула темнеют там и тут. Снизу — истончаясь, башни и стены ци

тадели темнеют зубчатой полоской.

Почему жизнь в древней крепости не угасала и в смутную эпоху Великого переселения народов? Есть предание, что вблизи нее находилась столица сиахпу-шей, недаром одно из имен твердыни — Замор-и-Аташ-Параст — «Крепость огнепоклонников». А меж тем, возвращаясь из Индии в 642 году, буддийский монах Сюань Цзан посетил столицу Вахана — город Хуньтодо, там был древний буддийский монастырь, но до того жители были огнепоклонниками. А ведь кишлак Хандут, где вчера шел бой,— это же и есть Хуньтодо в иероглифическом написании! Вероятно, именно правители древнего Вахана пытались вдохнуть жизнь в доставшуюся по наследству огромную крепость...

Делая передышки, я неторопливо поднимаюсь обратно. Вместе с Ихбосом возвращаемся к мотоциклу.

— Свожу тебя к теплому источнику, он называется Зиарех Биби-Фатима — Источник Фатимы, жены Пророка —это у нас вроде бани, а вода еще к тому же целебная, родоновая, — говорит он.

Мотоцикл вскоре привозит нас на край обрыва; внизу, в глубоком сае с отвесными краями, кипит речка, и через пропасть переброшен хлипкий мостик из веток— пешая тропа. По такому мосту нуэгно идти, глядя вперед: стоит опустить глаза, неминуемо покачнешься — пиши пропало.

Чуть дальше в ущелье обрушивается водопад, а в стороне над обрывом — небольшой мазар: увенчанный рогами горного козла алтарь с полукруглой нишей для лампады, где лежит жертвенный камушек.

— Почему на мазарах укрепляют рога? — спрашиваю Ихбоса.

— У нас, памирцев, горные козлы и бараны, обитающие в высокогорьях, считаются чистыми, священными животными — «фаришта», и их рога оставляют на священных местах — оштонах.

Действительно, место, где мы находились, над чистой рекой, у подножия поднебесной скалы — напоминало индийское убежище святого в горах.

— Мы исмаилиты,— продолжил Ихбос— Это наша вера, в которую нас обратил в XI веке великий поэт и учитель Шо-Носир Хосров: он поселился в Юмгане, в афганском Бадахшане, после долгих странствий. Духовным нашим главой считается Ага-Хан, живущий сейчас в Швейцарии, но в каждом районе есть наставник — пир. Пиры есть и у нас, и на афганской стороне — например, вчера в Хандуте люди Наджметдина захватили пира и угрожали расстрелять, если гарнизон не сдастся: ведь для них убить исмаилита, па-мирца — меньший грех, даже чем неверного русского!

— В чем символ вашей веры?

— Исмаилиты считают, что бог троичен и главным его воплощением является Аликуль — Мировой разум...

Да, это так: исмаилизм — уцелевшие в суровых ущельях до наших дней отголоски древнего учения гностиков, легко усвоенные памирцами благодаря их буддийскому и древнеиран-скому наследию эпохи Великого шел

кового пути. Но вобрал он также и древние обычаи почитания священных рощ и источников, один из которых — перед нами.

Раздевалка — домик с холодным мраморным полом — сооружена прямо над пропастью, ладный мостик со ступенями ведет к небольшому бассейну в толще скалы, куда из трещин хлещет теплая безвкусная вода. Над бассейном клубится в холодном горном воздухе пар.

Ихбос плюхается в бассейн и машет рукой:

— Давай сюда!

Вода — как парное молоко, теплая и в то же время освежающая, не хочется вылезать. Однако пора покинуть древний источник: сегодня я должен двинуться дальше.

Шелковый путь — дорога, на которой не останавливаются!

УБЕЖИЩЕ В ГОРАХ

То между осыпей шел, то вдоль потоков седых.

Носир Хосров

В кузове грузовика я отправился в поселок Лянгар, что стоит в сорока километрах от Ямчуна, в самом начале долины. Там я предполагал остановиться у Зурбека Муллоева, старого учителя истории, адрес которого мне дал Ихбос.

Добравшись до Лянгара, я спросил нужный мне дом у людей, обрабатывавших огород, и направился по пыльной дороге, лежащей на высоте трех тысяч метров, мимо похожего на многопалую кисть утеса, где некогда располагалась старая русская застава. Огромная гора расщепляла долину надвое: направо шла населенная теми же ваханцами, но афганскими, долина Вахан-Дарьи, ведущая к перевалу Барогил, а через него в Читрал и Индию; налево лежал пограничный каньон реки Памир.

Огражденный высоким дувалом с добротными железными воротами, дом Зурбек-Шо выходит прямо на крутую серпантину дороги, ведущей на Восточный Памир. Я приоткрыл ворота и оказался в пустынном солнечном дворике. Выглянула и исчезла испуганная ребячья физиономия, пробежала девочка, прижимая к груди кошку. Тишина...

Старого учителя я нашел на веранде, где он, лежа в исподнем на кошме, отдыхал после работы на «хошаре» — всем селом строили дом его старшего сына Мулло, учителя биологии. На этот раз возвели стены. Потом сообща будут класть стропила, хозяин же должен в благодарность угостить и напоить односельчан.

— Садись, чай пить будем,— пригласил меня Зурбек, слегка вялый оттого, что сам тоже немного угостился брагой— Сейчас они придут, все сделают.

Он имел в виду снох.

Лицо у Зурбека типичное для па-мир ца — прямоугольное, спокойные манеры гостеприимного сельского патриарха. Дом, под стать хозяину, старый, большой, с пристройками, кухней с печкой и газовой плитой, немного запущенный, однако куда более зажиточный,

20