Костёр 1972-10, страница 27

роход — и сразу тебя охватывает ощущение праздника. На матросах новая синяя форма...

Назвали пароход громким именем — «Переворот».

На этом пароходе в 1871 году приехал из Астрахани в Нижний Новгород маленький Алеша Пешков — будущий писатель Максим Горький.

Этот пароход и вправду был переворотом в русском пассажирском судостроении. Однако судоходному начальству такое название показалось крамольным, и «страшное» имя «Переворот» было заменено другим: «Колорадо». А через некоторое время появились еще такие же пароходы — «Миссури» и «Ниагара». Так волжские воды стал бороздить «американский» флот. Но сделаны были эти пароходы руками русских умельцев, русскими рабочими — масте-рами-сормовичами.

С каждым годом рос и увеличивался завод. Миллионы текли в хозяйский карман. И только те, чьими руками эти богатства создавались, жили безрадостно и трудно.

Немощеные улицы поселка утопали в грязи. Назывались улицы так: Большая Канава, Новая Канава, Старая Канава. Земля была черная от копоти. Вокруг огромного темно-красного паука-завода лепились одноэтажные домики рабочих. Серые, приплюснутые, они жалобно глядели друг на друга тусклыми окнами. Над Сормовом высилась церковь, тоже темно-красная, под цвет фабрики.

Но и в этих маленьких домишках жила «верхушка» рабочего класса — мастера. Рабочие семьи ютились по комнатушкам, по углам, за что приходилось отдавать квартировладельцам большую часть заработка.

Недалеко от завода, на острове, среди топкого зеленого болота построен был громадный барак. Добирались туда на лодке или в высоких болотных сапогах. Рабочие прозвали барак «Ноев ковчег». В бараке был тяжелый спертый воздух, клопы и блохи не давали житья. Летом обитатели «Ноева ковчега» выезжали на «дачи», в самодельные чуланчики без окон, немногим больше собачьей конуры, которые мастерили тут же вокруг барака по берегу болота. Мастерили из ржавого железа, старых досок и ящиков...

На заводе условия не лучше. Не завод — ад!

Особенно тяжело приходилось на заводе подросткам и детям. Чтобы устроить на работу сына, отец должен был «подмазать» мастера — дать ему хорошую взятку. А где взять деньги? И чем только не платили — молоком, маслом, яйцами. Из первой получки подросток обязан был «поставить клепку» — угостить мастера и старших товарищей по работе. Рабочий день у ребят длился одиннадцать часов. В некоторых цехах работали даже восьмилетние дети. Над ними издевались, их нещадно били, срывая накопившуюся усталость и злость.

Никакой охраны труда не было.

Однажды, во время сдачи парохода «Бурлак» морскому ведомству, взорвались паровые трубы и паром обварило восьмерых рабочих. Четверо из них умерло. Ни пособия семьям погибших, ни пенсии инвалидам не выдали. Официальная бумага гласила:

«За неотысканием виновников в смерти мастеровых дело предать воле божией...»

На заводе было первоклассное оборудование, установлены сотни новых станков, выпускались лучшие в России вагоны, паровозы, пароходы, морские шхуны, а для рабочих в цехах не удосужились построить даже раздевалки. Зимой верхнюю одежду бросали прямо под станок или себе под ноги. Ни умывальников, ни мыла. Не было даже воды для питья. Зато в каждом цехе — «Уголок божий». Теплились лампады, и, хочешь не хочешь, каждую получку вычитгли с рабочего по пять-десять копеек на лампадное масло. В горячих цехах не было никакой вентиляции, температура в некоторых из них доходила до 35°. Порой казалось, что люди могут здесь заживо свариться. Дым, копоть. И в этом аду каждый рабочий должен был перенести за день сотни пудов.

Люди падали в обморок, их отливали водой, и они снова вставали на место, чтобы дотянуть тяжкий, бесконечный рабочий день.

Наконец долгожданный гудок! Куда идти? Выбор невелик—кабак или церковь. Трактирщики с превеликим удовольствием отпускали водку в кредит, а потом получали долг с огромными процентами. Разгуливали вечерами по Сор