Вокруг света 1964-02, страница 39

%

ВСЛЕД ЗА СОЛНЦЕМ

от и пришел он, первый снежный день. Снег пошел ночью и сыпал до самого утра.

Деревья тоже одели новые белые шапки и оттого казались свежими, необычными. Каждая снежинка светилась от радости, что наконец-то встретилась с землей.

Потом уж и солнышко вышло, а снег все не стаивал, только сильнее засверкал. Одна пушинка-снежинка спустилась на золотом луче с неба и села мне на рукав и сразу заиграла на солнце всеми своими кристалликами.

Я знаю, оторвавшись от подруг, недолго может прожить снежинка — через миг растает она на моем рукаве. Мне жаль ее, и я пытаюсь стряхнуть ее с рукава на снег. Там она проживет дольше. Но снежинку уже тронуло солнце и, сверкнув последний раз улыбкой, растаяла маленькая...

Но я знаю, сумела снежинка и смерть свою обратить на пользу людям. В последнюю свою секунду вобрала она свет солнечного луча и брызнула мне навстречу яркой, радостной улыбкой.

День смеется и радуется, знакомая поляна встречает меня, как невеста, — вся в белом. Мир неузнаваемо изменился за эти несколько часов. Все кажется новым и удивительно прекрасным. И хотя солнце сверкает ярко и весело, я знаю, мало, очень мало уже тепла в его лучах и не хватит у него силы, чтобы растопить этот снег.

Лес встретил звонкой тишиной. Как зачарованные великаны, стояли могучие сосны, покрытые белыми снеговыми шапками. Березки жались друг к другу, и вершинки их сияли сиреневым нежным светом. Лес точно прислушивался сам к себе и старался понять, что произошло.

Я стукнул палкой по стволу старой ели. Она отозвалась, как хорошо настроенный рояль — звонким и четким радостным звуком. Точно и дерево чувствовало праздничную настороженность, которая царила кругом. Густой, тяжелый от мороза воздух быстро проглотил четкий звук. И снова навалилась на лес холодная тишина. Только звонко хрупал снег под ногами.

Как будто ничего и не случилось. Только день пришел на землю новый, необычный. Но от этого и в сердце вошло что-то новое, свежее.

И, прислушиваясь к своим шагам по хрустящему снегу, понял этот новый день как радостный звон настоящего мороза по тонкому насту. Таким и вошел этот холодный день в сердце.

ХОЗЯИН ТАЙГИ

о первой пороше уходят жители северной тайги — манси — на промысел: соболевать и белковать. Раньше начинать нельзя — шкурка у зверя ww еще летняя, невыхожен-

\Ж ная. Только когда проч-

jmr, но ложится на землю

Щ/^, II снег, сбрасывает соболь

щЯК^ 7 1 короткий слабый мех и

VHk^^^^^^W^V f одевает пушистую тем-ИКЧ^рИЧРЯЬ*^ ную шубу.

Старый охотник Урсуй на стойбище Юрты Сабаянина сказал мне как-то:

— Нёхс — царь тайги («нёхс» — по-мансийски «соболь») .

Рисунки П. ЧВРНЫLHEBОЙ

Я удивился

— Ну, что ты говоришь, Урсуй! Как же соболь? Медведь — торев — царь тайги.

— Молодой ты еще, — покачал головой охотник. — Жизни не знаешь, однако. Разве царь самый сильный был? Нет, он самый злой был. А кто в тайге злее, чем нёхс? Торев никогда не убьет ради крови. А соболь и сытый не упустит добычи, убьет. Может, и не съест, бросит, но все равно убьет. Потому и говорят старые люди: нёхс — царь, а торев — хозяин тайги.

Удивительно ладным был рассказ старого охотника. Медведь, хозяин тайги, бережет ее. А соболь, злой царь, уничтожает все, на что упадет его взгляд. Рябчика увидит — кинется на него черной стрелкой и вмиг перекусит нежную шейку птицы. Тетерев зазевается — и ему конец придет. На что уж глухарь крупная и сильная птица, а и тот нередко становится добычей злобного хищника.

Слушая рассказ старого охотника, вот еще о чем я подумал.

Как часто все-таки местные названия могут многое объяснить из истории и жизни народа. Глухарь, к примеру, на языке манси зовется «мансин». Вы, конечно, догадались почему. В северной тайге глухарей множество, это основная еда охотников, когда они на долгие зимние месяцы уходят на промысел.

ИЗМОРОЗЬ

очь была туманная со слабым ветром. А утром, когда туман понемногу рассеялся, дом наш выплыл из белесых разорванных клочков, как великолепный сказочный дворец. Тяжелыми плотными гроздьями висела на нем изморозь. Она облепила карниз, конек крыши, оконные переплеты, повисла на проводах и растяжках антенны. Такие изощренные узоры и причудливые формы не сможет, пожалуй, создать никакая фантазия.

Около одной, особенно большой и красивой грозди изморози я простоял долго. И постепенно затейливый рисунок начал для меня оживать, открывая волшебные двери в мир забытых детских сказок. Было это так неожиданно и чудесно, будто легкий морозный ветерок шепнул мне заветные слова:

— Сезам, откройся!

И вот уже иду я где-то далеко, в бесконечном лабиринте из ледяных кристаллов. Встают впереди замки, кружевные мосты висят над пенистыми потоками, а вокруг сады с цветами красоты невиданной. И все это — замки, мосты и цветы диковинные, — все это так прекрасно, что впереди, кажется, откроется сейчас восьмое чудо света.

Но в самый последний момент, когда должно было встать передо мной великое откровение красоты природы, — в это самое главное мгновение ветерок шевельнул заветную гроздь. Едва-едва заметно качнул он ее, и все сразу исчезло: и сады, и висячие мосты над пенистыми потоками, и города с минаретами. И это напряженное, томительное ожидание откровения красоты природы тоже ушло. И, как будто проснувшись внезапно, стою я на снегу, и, чуть покачиваясь, висит передо мной огромная и загадочная кисть изморози...

3 «Вокруг света» № 2

39