Вокруг света 1980-04, страница 48

го места, где купчининская шхуна стояла, дак слышал там выстрелы и крики.

Мигом Семен оделся, сели с соседом в карбас, поплыли. На шхуне тихо. Однако будто стоны слышны. Семен соседа оставил в карбасе, на палубу залез. В каюте свет неяркий. Заглянул. А там фонарь стоит на столе и три грабителя казну купеческую делят.

— Вот я вас! — загремел Семен.

Они по нему выпалили из пистолета. Отшатнулся Семен, выскочил на палубу. Они мимо него пронеслись, попрыгали в свой карбас, который у другого борта стоял, и давай грести прочь. А ночка темная была — хоть глаз коли.

Походили Семен с соседом по судну и нашли купца, истекающего кровью. Он говорит:

— Ну, Семен, кажись, пришел мой час. Наверно, помру. Пошли-ка своего товарища за священником и за свидетелями. Ты грабителей не побоялся, казну мою сберег. За это я напишу дарственную, будешь ты кораблем владеть и казной.

— Да, может, ише обойдется, — говорит Семен. — Может, поправишься, батюшко.

— Нет, чую, смерть близка. Дос-тань-ко из ящика походного перо да бумагу. Пиши, а я к тому подпись поставлю и своей личной печатью скреплю. Да торопись, а то силы мои иссякают.

И составили они документ. А ише Христом-богом просил купец, чтобы позаботился Семен о его дочери, которой было в ту пору пятнадцать лет.

И вот-еще что сказал купец:

— Одного из грабителей я узнал. Служит он у одного купца из Колы, который тоже рыбу скупает и отправляет в большие города. В Сороке он имеет избу и амбары. Ты этого купца бойся. Говорят, он дело свое начал со злодейства. И сейчас на злодейство способен. Я, вишь, на его дороге стоял. Он хочет всю торговлю красной рыбы в свои руки захватить.

И помер купец. Тут Семен такую речь сказал:

— Ну братцы матросы, весьма я вами недоволен. Как же вы так допустили, что купца с деньгами на произвол судьбы бросили?

Прогнал их Семен и нанял на службу трех бедных, но честных поморов, которых сызмальства знал. И поплыли они через Белое море к реке Онеге. Семен разобрал бумаги и карты купца и узнал, где он плавает. На зиму ставил купец свой корабль в верховьях реки Онеги и по санному пути обоз с красной рыбой отправлял в Питер.

Один из новых матросов был Кузьма, человек с весьма острым зрением. Как-то он толкнул локтем Семена и говорит:

— Следом за нами большой парусный карбас тянется. Уж не первый день идет следом. Нать бы нам поберечься, небось опять те злодеи...

Как Семен ни всматривался — ничего не увидел.

— То ли мерещится тебе, Кузя, то ли глаз у тебя как у орлана.

Плыли, плыли, вошли в реку Онегу, стали вверх по течению подниматься. Опять говорит Кузьма:

— Тащится за нами карбасок-то.

Вот поднялись вверх, корабль на

отстой поставили. Семен подрядился с местными мужиками, что они, как и раньше, за сохранностью корабля следить будут. А сам нанял лошадей, погрузил соленую красную рыбу на четверо саней. Пятые сани загрузили едой и овсом. Отправились в путь. Зима уж вовсю трещала, мужики носы в овчинные тулупы прячут...

Кузьма говорит:

— Вижу вдалеке сани. Трое мужиков на них едут. Поберечься бы нать.

— А чего беречься? — говорит Семен. — На первом же постоялом дворе можно побеседовать, что за люди.

— А они на постоялых дворах не ночуют, — сказал Кузьма. — Сколь раз мы ночевали, а их около нас не было. Значит, они ночуют в лесу, чтоб их никто не видел, никто не знал. Разводят нодью, а лошадь овчинной попоной укрывают.

Едут они дальше. Вечер пал. Небо почернело, как уголь, высыпали на него белые звезды. Мужики то и дело с саней выскакивают да рядом бегут, чтобы согреться. Покрякивают, мороз поругивают. Вот огонек мелькнул впереди. Ага, деревня. Постоялый двор, печка, самовар. Обрадовались мужики.

— Эй, хозяин! — кричат. — По случаю мороза, великого и ужасного, платим тебе цену двойную!

Хозяин парней и девок тумаками расшевелил. Мигом вздули большой медный самовар, на коней попоны накинули, выпрягли, на теплую конюшню отвели. Стол чистой вышитой скатертью застелили, граненую бутыль с пшеничной водкой поставили, нарезали огромный каравай хлеба и пласт сала. Из печи вынули большой чугун теплых щей, сваренных с лосятиной. Мужики усы расправили, за стол чинно уселись, радость и покой в душу снизошли.

А тут снова ворота заскрипели. И въезжают во двор сани, а в санях трое лихих мужичков в тулупах. Постанывают, поохивают, носы-то у них побелели. Вздумали было они опять в лесу ночевье устроить — да не тут-то было. Так поприжал их батюшка мороз, что и нодья не спасла.

Семен посматривает на новых гостей с усмешечкой, ни о чем не спрашивает. Потом Кузьме говорит:

— Пока гости желанные щи хлебают, сбегай-ка глянь, чего у этих,

ребят в санях под сеном лежит. А коли чего найдешь, перепрячь в наши сани, да так, чтоб никто не видел.

А на дворе мороз лют, звезды крупны, снег под ногами визжит. Нащупал Кузьма под сеном два ружья да пистолет и перепрятал в свои сани.

Вот наелись, наговорились, спать повалились. Утром вчерашних щей похлебали, чаю попили. Время торопит. Дорога дальняя. С богом! Прощай, хлебосольный хозяин, прощай, добрая хозяйка. В путь, в белые дали, в замороженные леса...

Зазвякал колокольчик, потянулся обоз далее. Семен и Кузьма сидят в, санях довольные, друг- дружку локтями подталкивают.

И тут услышал Семен — где-то не шибко далеко завел свою невеселую песню волк. Мороз по коже продрал. Для обозников нет хуже печали да испугу, чем волки. Да когда они в стае, да голодны... Позади вдруг раздались крики, лошадь заржала. Встрепенулись мужики. Что taM такое? Остановили лошадей, топоры вынули. А из-за поворота бежит человек без шапки, руками машет.

— Постойте! Спасите! Задрали волки и коня, и двух моих товарищей.

— А я и жалеть об том не буду, — сурово сказал Семен. — Не вы ли купца на шхуне убили? Не вас ли я спугнул?

Тут человек в ноги повалился, во всем покаялся:

— На суде готов во всем повиниться, только не бросайте меня!

— На первом же постоялом дворе напишешь бумагу в присутствии свидетелей о своих злодейских подвигах, — сказал Семен.

Добрались они до постоялого двора, и там Семен созвал свидетелей, и составили они бумагу о разбое помощников купца из Колы. А ночью тот человек сбежал. Как, куда, кого подкупил — это неведомым осталось.

— Долог сказ-то, — с улыбкой сказал Нифантьич. — А дорога ише дольше. Давай-ка двигаться, мил человек.

На край Гагарьих болот вышли к вечеру. Солнце село. От болот полз недобрый прохладный туман — его будто выжимали из себя зловещие хляби... Из рыжеватого болотного ковра, усеянного лохматыми кочками, торчали редкие, кривые и чахлые сосенки. На макушке одной из них сидели два здоровенных ворона. При виде нас они хрипло закаркали.

— Ага, вон она, мертвая сосна, — сказал Нифантьич.

Мы подошли к большой разлапистой сухой сосне, стоявшей на краю болота. Она давно уже умерла, и дожди смыли с нее последние чешуй

46