Вокруг света 1985-12, страница 45

— Что теперь? Починимся или как?

Компьютер молчал.

— Ты посиди, посиди,— сказал он Алешке, устраивая его в кресле.— Я сейчас...

Он выскочил в спальный отсек, чтобы внук не видел его растерянности, сел на край люльки и сжал голову. Ясно было, что последний удар нанес вездеходу камнепад, от которого предостерегал компьютер. Огромная глыба вбила машину в раскаленную расщелину. Через час беззащитный вездеход будет иметь такую же температуру. Он потянул носом, уловив какой-то новый запах, и понял: наружный воздух, насыщенный ядовитыми выбросами недр, просачивается в отсеки...

Дед кинулся к аварийному ящику, сорвал запор, выхватил две кислородные маски, натянул одну на Алешку, другую надел сам. И тут увидел, что иволка на столе пытается подняться на лапки. Это сразу придало ему уверенности. Ничего он не знал, лишь предполагал, что иволка способна реагировать на буйство стихий, их развитие или угасание, но сейчас, когда разум не предлагал никакой альтернативы, дед попросту был убежден в сверхчувственности ящерки. Он подбежал к выходному люку, но тот заклинило, и открыть его можно лишь резаком. Аварийный люк находился внизу, и сквозь него уже дышало жаром. Оставался только верхний люк, но он был так узок, что дед боялся застрять в нем. Он кинулся к нему и попробовал открыть. Автоматика не работала, и дед долго возился с тугими запорами. Наконец откинул их и только тут заметил, что люк погнут. Выхода не было. Он вытер ладонью обильный пот — в вездеходе становилось жарко, спустился вниз рядом с Алешкой.

— Иволка шевелится,— радостно сообщил Алешка.

— Шевелится,— машинально повторил дед. И еще больше поверил в свое предположение, что все затихает. Значит, все позади? Обидно сгореть в этой консервной банке, когда все кончается. Не за себя обидно, немало успел сделать в своей жизни, из-за Алешки сердце сжималось так, что мутилось в голове.

«Ищи, должен же быть какой-нибудь выход. На кой черт все твои дела, если не можешь спасти ребенка!»

И тут он вспомнил о взрывных патронах. Ими крушились горные породы, когда иначе нельзя было взять пробы.

Укрепить патроны на присосках по всей поверхности люка было дело одной минуты. Дед спрыгнул вниз, схватил Алешку, отнес в спальный отсек и накрыл его голову подвернувшейся под руку курткой.

Взрыв оглушил. Бросив Алешку в мягкую люльку, дед побежал к люку и радостно засмеялся: в открытую круглую дыру втекал прозрачный горячий воздух.

— Алешка! — крикнул он, оттянув маску.— Быстрее сюда!

Он сам удивился, как ему удалось

протиснуться в узкий люк. Кругом, словно тысячи змей, шевелились, ползли, вздымались белесые струи дыма. Огромная глыба смяла вездеход, вдавила его в остывающую магму, но она же массивным мостом соединила вездеход с горным склоном, по которому только и можно было подняться, вырваться из этого пекла.

— Алешка!

Голова малыша в глазастой маске показалась из люка. Он уже протянул деду руки, как вдруг отдернул их, и исчез.

— Алешка!!

Дед склонился над люком, готовый нырнуть туда вниз головой, чтобы найти перепуганного мальчишку. Но тут он снова увидел внука. Схватил его, выдернул из люка, поднял на руки и понес по черной глыбе, по горной осыпи, уходя все выше и дальше от этого раскаленного ветра, от этих дымных ядовитых змей. По пути на мгновение оторвал взгляд от камней под ногами, взглянул на Алешку и не увидел испуга в его глазах, а лишь какой-то напряженный блеск полулюбопытства, полурадости. Догадался, что Алешка бегал вниз за своим кристаллом и теперь доволен, что не забыл про него.

Ноги на осыпи скользили, и если бы не шипы, то он давно бы уж не удержался, сполз вместе с Алешкой в это пекло. Выбравшись на твердое место, постоял, давая уняться дрожи в ногах, огляделся. Долина была застлана сплошной пеленой дыма. Неузнаваемые от этой невиданной перетряски горы громоздились черными угловатыми горбами на фоне блеклого затянутого тучами неба.

И снова он шел и шел, щупая руками горячую Алешки ну одежду, осторожно ставя ноги, чтобы не оступиться: рядом были обрывы, пропасти. Пот заливал лицо, вытереть его было некогда. Он торопился подняться как можно выше, где было не так жарко, поскорей уйти к перевалу, к более-менее ровному месту. Сколько шел — трудно было определить. Дед думал только о том, чтобы Алешка не испугался и не стал вырываться.

Тропа постепенно сузилась до того, что на ней едва умещалась нога. Поколебавшись секунду, дед шагнул вперед и осторожно пошел, крепко прижимая к себе Алешку, чувствуя спиной острые выступы скалы. Еще шаг, еще. Наконец увидел площадку, такую широкую, что на ней можно было не только стоять, но и лежать.

Он уже ступил на край этой площадки, когда под ногой подломился камень. Почувствовав, что падает, дед обеими руками отбросил от себя Алешку туда, на площадку, качнулся от этого толчка, изогнулся весь, стараясь если не устоять, то хоть упасть не на самую кромку обрыва, но неожиданно ударился головой о выступ скалы и потерял сознание.

Очнулся он, наверное, через мгновение и сразу заметал глазами, ища Алешку. Тот сидел у стены и, держа иволку

на сложенных лодочкой ладонях, дышал на нее.

— Поет,— радостно сообщил Алешка.

Дед боялся пошевелиться, не зная, в каком положении лежит, может, на самом краю пропасти. Шевельнул лопатками, почувствовал, что. лежит всей спиной твердо. Наконец приподнял голову, огляделся. До края пропасти было не меньше метра. И дед вдруг почувствовал такую радость, какую, наверное, еще никогда не испытывал. Выбрались! Алешка жив, здоров, сам он отделался, как видно, одними синяками. И вроде бы все позади: недра утихомирились. Иволка вон снова поет. И почему говорят, что она плачет? Прав Алешка: она так поет.

Дышалось легко: с гор дул прохладный ветер, относил жар и смрад остывающей магмы.

— Где ты иволку-то поймал? — спросил дед как можно спокойнее.

— А это наша. Ожила, видишь?

— Та самая? Она же...

Он понял, что Алешка, кинувшись к вездеходу за своим кристаллом, не забыл положить в карман и иволку, понял и обрадовался за внука: это о многом говорит.

— Папин-то подарок цел? — улыбнулся он.

Лицо малыша внезапно изменилось, и дед понял: случилось непоправимое.

— Неужто потерял?!

— Я... я его там... забыл.

Он дернулся всем телом, и дед, испугавшись, как бы мальчишка не вскочил на ноги, подполз к нему. Обнял и закрыл глаза, борясь с головокружением, пересиливая вдруг подступившую к горлу тошноту.

— Как это — забыл? — спросил машинально.

Алешка молчал, и дед не стал больше задавать вопросы. У него было странное состояние: голова раскалывалась от боли, от сострадания к Алешке, а в душе, в сердце было сплошное ликование. Если уж о своем драгоценном кристалле не вспомнил, спасая живое, значит, настоящее, человеческое зреет в нем, то, во имя чего, по сути дела, вся жизнь родителей, всех взрослых людей.

Он открыл глаза и увидел застывшее лицо внука, не лицо — маску. Большими неподвижными глазами малыш смотрел перед собой, и было в этих глазах что-то отпугивающее.

— Ты чего? — потормошил он внука.

Алешка не ответил, даже не изменился в лице.

— Я тебе его потом достану...

Дед догадался, что дело не в самом кристалле, внук омертвел от сознания собственной беды. Папин подарок для него все равно что сам папа, и если забыл о подарке, значит, забыл о папе?

— А ты поплачь, полегчает,— сказал он, поглаживая Алешку по плечу.

— Да-а,— всхлипнул малыш.— Сам говорил... мужчинам нельзя...

— Один раз можно. Поплачь, поплачь, так надо...

43