Техника - молодёжи 1981-05, страница 27

т

у

Ч

...Стояла ранняя весна, и было раннее утро. Чтобы не разбудить хозяев, я тихо вылез из-под одеяла, нашарил в полусумраке юрты свои ботинки и выскользнул наружу. Аромат цветущей степи мгновенно согнал остатки сна — он был, как мята, сладко-терпок и прян, как чеб-рец. От непривычного ощущения степи у меня зазвенело в ушах.

Степь пробуждалась. Солнце еще не взошло, и я пошел к пескам, которые синими холмами горбились метрах в трехстах от аула. Оставляя на песке длинные следы, я взобрался на самый высокий бархан и сел на его рифленный ветром гребень лицом к востоку.

Золотом брызнуло в глаза, как только первые солнечные лучи осветили острые верхушки барханов, зачернели меж ними провалами глубокие тени. Этот контраст золота и черноты на фоне полыхающего восхода был ошеломителен, но длился он недолго — чернота будто втягивалась под золото песка и пропадала. До самого горизонта разлилось желтое море, без берегов...

А у подножия песчаных дюн цвела степь, такая серая, монотонная, непривлекательная во все времена года, за исключением вот этого времени — ранней весны. Буквально ковром зеленым покрылась она и подняла к солнцу на тоненьких стебельках алые фонарики маков и каких-то совсем крошечных цветочков.

Как недолго будет длиться этот чудный праздник пустыни! Пройдет недели две-три, и безжалостное солнце выжжет землю, степь приобретет неопределенный серо-бурый цвет и останется такой на все лето и осень, темнея к холодам, и уйдет под неверный снег, чтобы по следующей весне опять всплеснуться мгновенным разноцветьем.

Я спустился с барханов и побрел по этой степи обратно к аулу, на

бирая по пути незамысловатый букетик цветов, как мы это делаем где-нибудь в русском поле, срывая приглянувшиеся нам по дороге васильки, ромашки и анютины глазки... Я не довез букетик до дома — цветы поблекли и завяли. Но пребывание свое на самой грани пустыни и цветущей степи запомнилось мне надолго, как запомнился разговор со стариком казахом, в юрте которого я ночевал. Он увидел у меня в руках цветы и сказал:

— А там, где проехала машина, ничего не растет. Вокруг нашего аула нет буровых, и стоит он в стороне от путей-дорог, вот и сохранилась красота... Земля у нас нежная — ее чуть тронь, она и погибла. А она не бедная, ее можно было бы и поберечь.

Нежная? Беречь? Я с удивлением посмотрел на старика, что-то тронуло меня в его словах, но я не был готов их понять и возразил:

— Как не бедная, аксакал? Воды нет, чего вырастишь?

— Не бедная! — стоял он ца своем. — Что овце надо — само растет. — И пошел, распалясь (видимо, наболело), толковать мне об уничтоженных пастбищах, о каракульской овце, о верблюдах, о диких животных, которых становится все меньше и меньше...

Я слушал его внимательно, начиная сначала смутно, потом все яснее осознавать, что говорит он о вещах очень серьезных.

— А пылевые бури? Вы думаете, их стало меньше? Больше! С чего их станет меньше? С того, что всю землю без ума колесами переворочали?

Он открывал мне глаза на то, чему я по своему дремучему невежеству (что было, то было) не придавал никакого значения, будучи, как и все, увлеченным размахом промышленного освоения края и, как

все, не обращавшим внимания на сук, который оседлали. Считали, что осваиваем пустыню, а на поверку выходило, что осваиваем только недра да строим новые города и заводы, а степь (не пустыню!), по словам старика, многообразную и щедрую, в пустыню превращаем.

Это был урок.

Спасибо старику — я стал смотреть на Мангышлак совсем другими глазами.

Вдвойне урок, что прочитанные к тому времени десятки книг и статей об экологии и охране природы, собственные выступления в печати в защиту Каспийского моря от загрязнения почему-то никоим образом не подтолкнули внимательно посмотреть на землю, которая была под ногами. Видимо, сказался непонятно кем и когда навязанный стереотип, что, дескать, Мангышлак — это пустыня, безжизненная земля, мертвый полуостров... Хотя и это не оправдание. Будь он даже и впрямь таким, можно было бы понять, что негоже человеку вести себя на земле (на любой земле, даже в пустыне) подобно носорогу в посудной лавке. Природные связи очень тонки, легко разрушаемы и чреваты самыми неожиданными последствиями и для самой природы, и для человека. Это давно ум^е аксиома.

Но казалось: что можно уничтожить на Мангышлаке?

Горы на севере, тут и там зыбучие пески, бесструктурное серо-бурые почвы, многочисленные выходы известняков на поверхность, рек нет

Пейзажи полуострова и виды его столицы — города Шевченко, удостоенного золотой медали имени Патрика Амберкромби, которую Международная ассоциация архитекторов вручает раз в три года городу, наилучшим образом приспособившему неблагоприятную среду для обитания человека.

25