Юный Натуралист 1987-12, страница 38
37 КУЛИЧОК С одной стороны поселка бухта, а с другой — горный хребет, поросший каменной березой и кедровым стлаником. Зимой склоны так заносит снегом, что от берез и кедрача остаются лишь верхушки, похожие издалека на сухую жиденькую полынь. Снежные откосы разлинованы лыжными следами. Из поселка видно, как маленькие, с муравья, фигурки карабкаются наверх и быстро скатываются, пересекая белую наклонную плоскость. Самое любимое зимнее развлечение камчатских мальчишек! Однако до гребня хребта, где темнеют обдутые ветрами скалы, лыжни не доходят. Высоко. Да и что там делать, на пустынной верхотуре? Но человек устроен так, что ему, если есть гора, хочется хоть раз в жизни на нее забраться. Меня давно манит Камчатский камень. Так в поселке называют самую высокую скалу, острым пальцем уставившуюся в небо. Дождался я воскресенья, надел лыжи и отправился к Камчатскому камню. Лез, лез и забрался на самый гребень. Вот он, Камень, передо мной! Стоит как бастион. «Пальцем» уж тут никак не назовешь — огромная башня! Летом, пожалуй, еще можно попытаться на нее залезть, а сейчас — пустое дело: отвесные стены обледенели, а складки и трещины плотно забиты твердым снегом. Поселок с гребня как на ладони. Стоят в белом снегу черные кубики домов, и почти в каждый, будто пышное страусово перо, дым воткнут. А дальше между заснеженных сопок проглядывает свинцовая мглистая полоса — Тихий океан. Пока я разглядывал неприступный Камчатский камень, исчез океан, исчезли дальние сопки, а за ними и поселок. Да и от Камня осталась только ближняя стена, все остальное поглотил густой снежный поток. Пурга! Ветер такой, что с ног валит. Снег набивается за ворот и в рукава, даже карманы забило снегом. Лицо мокрое, трудно дышать, и ничего не видно, глаз не разлепить. Нечего и думать спускаться домой встречь ветру. Спрятался я за Камень, но и там не лучше: обтекает его пурга, крутит отовсюду. И я решил спускаться другой стороной хребта. К дороге. А тут вдруг горбатый откос с жестким, как фанера, настом. Ветрами его так утрамбовало. Вынесло меня на этот откос и потащило, как пушинку по льду. Пытаюсь тормозить — тащит боком, скребут лыжи наст, не задерживаясь. Кончился наст, я всадился в рыхлое и, конечно,— турманом. Даже вырвало из лыжных креплений. Услышал только, как хряпнуло что-то — березовый сучок зацепил, что ли? Еле выкарабкался, весь в снегу... Мороз небольшой, но на ветрище все стынет, как при сорока градусах. Нашел шапку, палки, вытащил одну лыжу... А вместо другой извлек лишь половину, задник. Так вог что хряпнуло при падении... Как же я теперь выберусь отсюда? Страшно мне стало. Но что делать? Надо идти! Передо мной встала темная стена. Кедрач. Кажется, я видел сверху эту полосу кедрача. Как далеко еще до дороги! ...Сколько прошло времени, пока я одолел полосу? Кедрач был похож на огромный диван, с которого содрали обивку. Приходилось идти по его ветвям как по голым пружинам, отыскивая в снегу на ощупь, куда поставить ногу. Я обессилел. За кедрачом потише, не так хлещет пурга. Так тянет отдохнуть! Я обмял снег, угнездился. Мое убежище тут же почти наглухо затянуло снегом. Может, пересидеть пургу? Я весь мокрый, не хочется вылезать на ветер. А здесь тихо, даже уютно. Такая истома, так ноет наломавшееся тело, болит каждая мышца. Хочется посидеть. Все равно нет сил двигаться дальше... Кажется, я задремал. Мне даже приснилось что-то теплое и приятное, какая-то тихая музыка. Я вздрогнул в полусне, испугался — ведь так, я слышал, замерзают люди! Нет, надо идти! Идти, пока могу еще передвигать ноги! Опять я побрел, поплыл в снегу. Не поймешь, от пурги полутемно или начало смеркаться... Но что это? Передо мной ручей. Я чуть не угодил в него. Ручей почти занесло, лишь кое-где остались прорехи-отдушины в белых пухлых берегах над темной быстрой водой. Вода бесследно заглатывала сыпавшийся в нее снег. Белая краюха берега охнула и осела подо мной. Что-то вылетело из-под нее, что-то мелькнуло в снежной замети. Мелькнуло и снова исчезло под свисшей белой губой. Птица? Или мне показалось? Я прошел туда и снова вспугнул и увидел ее отчетливо. Это был куличок. Самый настоящий, живой куличок! Как он тут оказался? Что заставило его остаться на зиму? Что бы там ни было — он остался, он жил здесь! Как я обрадовался ему, его бодрому голосу! Обрадовался и устыдился: такая кроха со слабыми, полупрозрачными крылышками и тонкими, как проволочка, ножками зимует себе на студеном ручье, а я скис и отчаялся. Сколько вьюг пронеслось, что пережил он тут? И выдержал! Жизнь сильнее камня и пурги! Посветлело у меня на душе. И сил будто бы прибавилось. Все так же стегала пурга, я шел, разгребая снег, спрятав лицо и зажмурившись, а видел знойный полдень, прогретую солнцем воду, зеленый свет, разлившийся в густых тростниках, ракушечную отмель, по которой бегают, посвистывают веселые кулики. Да не так уж плох и суровый этот хребет с его удивительным Камнем, если его избрал куличок. Вдруг я заметил, что перестал шуршать по заледенелой куртке снег, опал ветер, стало легче дышать. Так же внезапно, как началась, пурга утихла. Открылась сверху долина, а в |
