Техника - молодёжи 1951-06, страница 37

Столетов самостоятельно прочел трудов об электричестве. Электричество! Какая это удивительная, поистине универсальная сила! Оно может стремительно мчаться по проводам, потрескивать искрами, рождать ослепительную и жаркую дугу, разлагать химические вещества, делать железо магнитом, вращать якорь электродвигателя.

Но книги подчас преподносят только предисторию науки об электричестве, говорят о натертом янтаре, притягивающем пушинку, о сокращениях лягушечьих лапок, прикасающихся к металлу.

Изредка во время лекций Спасского со скрипом открывалась дверь из примыкающей к аудитории маленькой комнаты, именуемой физическим кабинетом. Появлялся лаборант Мазинг, приносил какой-нибудь демонстрационный прибор, чтобь показать опыт.

Мазинг появлялся не часто. Приборов было мало, средства на пополнение кабинета отпускались мизерные. Это было бедой не только одного Московского университета. В те времена преподавание физики повсеместно сводилось главным образом к чтению лекций.

После лекций Столетов нередко с соизволения Ма-зинга заходил в физический кабинет посмотреть на его хозяйство. У входа в кабинет, на стене аудитории, барометр. Бронзовая чаша его со ртутью, украшенная орнаментом, похожа на какую-то церковную утварь.

Толстая стеклянная трубка барометра прикреплена к тяжелой доске из красного дерева, разукрашенной резчиком сложным орнаментом из листьев и цветов.

Барометр выглядит важно и почтенно. Это не просто прибор для измерения давления атмосферы, — это как бы некий памятник барометру.

Подетать барометру и другие приборы с заграничными клеймами, обитающие в шкафах в физическом кабинете. Здесь много памятников: памятник наклонной плоскости, камертону, воздушному насосу. Странное чувство вызывают эти громоздкие монументальные сооружения с их величественными постаментами и вычурными украшениями, которые и кажутся самым главным в этих сделанных с какой-то ложноклассической пышностью приборах. Так и чувствуется, что создатели их самым видом приборов хотят убедить: все спокойно, все неподвижно, все установилось — вечно будет существовать такой тип электроскопа, вечно будет таким барометр. И увековечили старину, скопировали все вместе со всеми старыми предрассудками и ошибками, которые запечатлелись в приборах. Все сделано с преувеличенным запасом, расточительностью, непониманием сущности дела. Наверняка ничего не потеряет эта электростатическая машина, если ее массивные бронзовые шары для собирания электричества, сделанные такими, очевидно, с благим намерением побольше накопить электричества, заменить легкими полыми шарами: ведь электрический заряд собирается только на поверхности заряженного проводника.

Кто знает: может быть, не случайно и то, что для магнитов сделаны футляры, обитые именно красным сукном; может быть, это отголосок мнения аббата Кирхера, говорившего, что магнит любит красный цвет, что красная материя помогает магниту сохранять свою силу.

Неужели, штурмуя природу, надо действовать с помощью именно таких идолоподобных приборов, перед которыми впору совершать жертвоприношения?

Нет, конечно.

Шестом, простым гладким металлическим шестом, дерзко свел Ломоносов небесное электричество в свою лабораторию. Между двумя простыми угольками, присоединенными к электрической батарее, родилась чудеснейшая жар-птица — электрическая дуга.

Молодой студент подолгу работал в своем номере над книгами по физике, глубоко обдумывая то, о чем в них говорится, сравнивая, сличая.

Уже в годы студенчества Столетов стал вполне сложившимся человеком, с четко определившимися вкусами и мировоззрением, с умением остро, критически оценивать все, с чем приходится сталкиваться. Столетов стремился овладеть наукой боевой, творческой, смело вторгающейся в жизнь, в практику.

Столетов слушал физику и у профессора Николая Алексеевича Любимова.

Любимов старался наполнять свои лекции современным материалом. Возглавив после смерти Спасского кафедру, Любимов принялся пополнять физический кабинет приборами. Все это надо отнести к числу заслуг Любимова, сыгравших свою роль в развитии физики в Московском университете.

Но как исследователь Любимов был ничем не примечателен. Это сказывалось и на характере его преподавательской деятельности.

Лекции нового профессора походили на какое-то эффектное представление. Пел голосом лаборанта, сидевшего в подвале, деревянный шест, торчащий из дыры в полу аудитории. То и дело захлопывались ставни и на экране начинали бегать световые «зайчики».

Лектор рассказывал много анекдотов, всяческих забавных историй. Голый Архимед выскакивает из ванны с криком «эврика!». Ньютон, увидев падающее яблоко, сразу приходит к мысли о всемирном тяготении. Мальчишка Уатт, глядя на крышку, прыгающую на кипящем чайнике, немедленно решает построить паровую машину. Анекдоты и курьезы были нескончаемы.

Лекции Любимова, читавшего, кстати сказать, один и тот же курс и физикам, и медикам, и фармацевтам, вскоре разочаровали молодого Столетова.

Для Любимова наука была музейным собранием занятных картин, поглядеть на которые он предлагал своим слушателям.

Столетов же смотрел на эти картины глазами будущего художника. Ему хотелось разобраться в каждом мазке. Хотелось знать, как творится наука, научиться приемам творческой работы. У Любимова этому научиться было нельзя. Отвращала Столетова от Любимова и реакционность профессора, перешедшего потом в лагерь ярых черносотенцев, ставшего правой рукой ультрамонархиста Каткова.

Столетов сам находил в книгах то, о чем умалчивали лекции, но главный недостаток университетского преподавания заключался в том, что студенты в лучшем случае могли только смотреть на показываемые им опыты. Того, что сейчас называют физическим практикумом, в те годы в университетах и в помине не было.

При такой системе преподавания из студентов можно было приготовить в лучшем случае хороших пересказчиков знаний, а не будущих исследователей. Это обстоятельство не волновало правительство, предпочитавшее импортировать научные и технические достижения из-за границы.

Невозможность делать опыты самому остро переживалась Столетовым. Было обидно только читать про опыты, сделанные другими, не имея возможности их осуществить, изучать только по книгам устройство приборов. Юноша чувствовал себя пианистом, у которого есть только ноты и нет инструмента.

В 1860 году Столетов с отличием закончил университет и был оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию.

Столетов был одним из многих людей, выросших на свежем ветре освободительных идей, определивших свое призвание под влиянием мощного общественного движения шестидесятых годов. Многие русские патриоты в те годы пошли в науку, видя в ней средство борьбы за благо народа.

Упорно готовясь к научной деятельности, Столетов все острее сознавал односторонность своего образования. Он, хорошо уже изучивший теорию физики, еще не поставил ни одного серьезного опыта.

К концу второго года магистрантства Столетова его друзья — профессора Сергей и Константин Рачин-ские — пожертвовали в университет стипендию для командировки в заграничные лаборатории достойного лица на два года. Кафедра физики представила кандидатом на эту стипендию А. Г. Столетова.

Летом 1862 года молодой ученый отправился в первое зарубежное странствие.

Фальсификаторы истории в своем стремлении принизить русскую науку, попытаться доказать ее несамостоятельность часто ссылаются на то, что многие русские ученые дореволюционного времени работали в зарубежных лабораториях. Эту работу западные историки пытаются изобразить как «ученичество» русской науки, как импорт зарубежной науки в Россию.

Эти утверждения насквозь лживы.

Причина поездок русских ученых за границу была проста до очевидности. Они были вынуждены покидать родину потому, что в царской России не было условий для научно-исследовательской работы. Замыслы, которые созревали у наших ученых, приходилось осуществлять в заграничных лабораториях.

С собственными планами ехали за границу и Сеченов, и Пирогов, и Вильяме, и Менделеев. Таким же самостоятельным ученым с великолепным пониманием своих целей был и Столетов.

Будущий великий физик сразу же выделился в кружке молодых ученых, работавших в лаборатории Кирхгофа и слушавших его лекции. Знаменитый русский термохимик В. Ф. Лугинин, бывший участником этого кружка, вспоминая о Столетове, писал: «Вскоре он сделался уже не простым сотрудником, а руководителем наших занятий».

35