Вокруг света 1977-09, страница 39
вать сюжеты из жизни разных птиц и зверей. Этих креней — своего рода штампов, печаток у него было заготовлено великое множество. Вот крень, который назывался «Полет гуся», вот три сказочных терема на фоне заходящего солнца; вот норка, пробующая лапой воду; охотники в засаде... утки-тетерева... островерхие деревья... — Формы-ти разные у меня, не аппаратом насниматы, — довольно заметил дед. Я разглядывал узоры на бересте, слушал объяснения мастера и постепенно узнавал, что «медведи не только в одиночку, но и целыми стадами шастают по тайге; что когда глухари свадебные игрища затевают, то бери их хоть голыми руками, ну а если замолчат — и ты замри; что если у вывороченного пня-кокоры увидишь мышиные следы и .клочки шерсти поблизости, знай — здесь Ми-хайло Потапыч живет, хозяин суземья, а мыши, что твои парикмахеры, с его шкуры волоски дергают и в норы к себе тащат — детишкам на подстилку»... Вообще береста — уникальный материал. И хвала мастеру, что он бережно сохранил и донес до наших дней редкое ручное ремесло, которое уходит корнями в далекие языческие века. Тысячи, а может быть, десятки тысяч берестяных поделок вышли из рук Мартына Филипповича, и все они разной величины — от стакана до двухведерной кадушки. И наверное, не одна хозяйка в округе, ставя в погреб туеса с творогом, добром вспоминает славное фатьяновское рукоделие. Что такое туес? Берестяное ведро, если хотите. Или — баклага, бурачок, порочка. В разных местностях, всюду, где растет береза, его называют по-разному. В туесах грибы солят и капусту на зиму квасят. С берестяным пестерем в лес ходят, клюкву, морошку, смородину в нем держат, а также мед и сметану. Посуда прочная, стерильная, непромокаемая — ничего в ней не гниет, не киснет и не преет. Не случайно крестьянин, уходя в поле, брал с собой берестяные фляжки и штофы; в любую жару питье в них всегда оставалось холодным. Лучшие из фатьяновских туесов сохранили поэзию живой вещи, они красивы и утилитарны. Украшенные многоярусными изображениями птиц и зверей, сценками из жизни природы, они при вечернем освещении напоминают дорогие и благородные изделия из слоновой кости. На Севере заготовкой бересты занимаются обычно в июне, после первого грома, когда лист на березе наливается тугой зеленой силой. Вскоре дерево «линяет», и поэтому береста довольно легко отделяется от ствола, тогда как зимой она напрочь прикипает к коре, а летом пересыхает. Но не всякая береза годится для работы. Нужно выбрать такую, чтоб росла на высоком месте, на умеренно влажных грунта* и чтоб одежда ее не была запятнана черными штрихами-отметинами. Дерево срубают, острым еловым или рябиновым клином делают круговые надрезы, береста понемногу отстает, и ее сдергивают — дуплё готово. Его тщательно вытирают тряпкой, чтобы не пристали пылинки. Затем со стороны донышка и крышки распаривают в горячей воде, отчего береста делается мягкой и податливой, загибают края, как голенища на сапогах, и сшивают ивовым прутом. Крышку и днище делают, как правило, из ели — мягкослойной и чистой, которая не оставляет запаха. А дужка на крышке — из вербы... Так рассказывал мне дед Мартын, когда утром следующего дня мы отправились в березовую рощицу за околицей, ибо на дальние богатые боровины, вроде Бушеневой, он уже не ходок. Из низин поднимались сизые парные туманы, когда мы миновали пашню, уже разделанную под пары, и повернули на глинистую, отпотевшую от ночного хлада тропу. Дорога для старика была выхоженной и истоптанной, знакомой до боли в суставах. По тому, как он дышал, приваливаясь спиной к изгородям, чувствовалось, что эти несколько сот метров выматывают его. — Может, повернем обратно? — предложил я. — По моим-то годам — дак пора уж к праотцам, — присказкой ответил он. — Ране-то я бежкой был. Ноги у меня удобны, зёми-сты, подъем у их высокий. А вот ноне што-то загребать стали. Мы вошли в березняк, и на нас накатила влажная, прохладная тишина. Из зеленоватого полумрака зарослей пахнуло прелым валежником и грибной сыростью. Солнце просвечивало сквозь новорожденную листву, прошлогодние ягоды брусники вспыхивали багряно и сочно. Мартын Филиппович долго и придирчиво осматривал деревья, что-то прикидывая в уме, трогал стволы берез, легонько стучал по ним обухом топора, прикладывал ухо и слушал. Потом он оглядел меня с ног до головы и остался недоволен: — А где ж магнитофон-то? Никак забыл? Ну, тоды пиши... Береста бывает трех сортов, — диктовал он мне, как на диктанте. — Тонкая, теплая, мягкая, бархатистая, растяжимая, ши-рокопластная — без грибка, значит, и без корок, — «жирная», белая, бледно-желтая, молодчавая. Такой здесь сроду не бывало. ...Записал? Идем дальше... Толстая, гладкая, прочная, но игловатая, разноцветная — с юга красноватая дак, а с севера — желтая. Эта еще не поспела, на другой год приду... И третий сорт: толстая, тундроватая, пятнистая, в шадринах вся, в коросте, усикомыми засижена. Этой здесь хоть пруд пруди. Бери не хочу... Но все-таки он взял: не ходить же вхолостую? Нашел более-менее подходящее дерево, без трещин и корок, саданул по нему топором с оттяжкой, свалил, очистил от сучьев, и я увидел весь процесс «сдирки» в натуре... Он сделал на дереве круговые надрезы, а потом стал «щучить» — с помощью рябинового клина-щупа отделять бересту от ствола. Потом он окрутил ее ремнем в два обхвата и давай вертеть направо и налево. После нескольких вращений берестяная I |
