Пионер 1987-12, страница 8

молоты в соседнем цехе, застыли на рельсах вагонетки. И из кабины подвесного крана высунулись чумазое лицо и две руки.

— Кончилась каторга, братцы! В Питере Нико-лашку свергли!

Внизу уже размахивали самодельным флагом — красной рубахой, нацепленной на стальной прут.

Улицы Замоскворечья бурлили, словно реки в весеннее половодье. И странно: через ворота выходили не вразброд, как обычно после смены, а выстраивались в ряды. Пашка шагал между отцом и Сашей Киреевым, жалел: нет рядом Андрея!

Погода — совсем весна! Стеклянно звенели, падая с крыш, капели, белые кружева облаков пау-тинились в мраморно-голубом небе. Пашка смотрел то в небо, то в восторженно-радостные лица, вслушивался в голоса:

— Так что же, братцы? Может, следом и Ми-хельсона, и Бромлея, и прочих коленкой под нижнее место?

— Ну! Запросто шкуродеров не повалить. Куда по России ни глянь, все кругом их собственность! Не каждая рука к чужому тянется!

— С германцем чего? Замирение аль по-прежне-му кровавить да могилить друг дружку? Война-то царева была!

— А что?! Сложиться бы, ребята, деньжатами, да выкупить у Михельсона заводище, а?! Сами хозяева...

— Ты выкупишь! В кармане-то вошь на аркане да блоха на цепи!

— Силой брать надо!

Шумели сотнями голосов, проклинали свои беды-болячки, делились мечтами. И небо кружилось над землей мраморно-голубое, и пели птицы.

Жалко, флагов впереди нет! Вот и врешь, Арбузище! Вон она, красная рубаха на пруте стали-серебрянки. И вон еще один — полушалок с красными цветами какая-то девка-краса не пожалела!

Покрывая тысячеголосый говор, раскатывается над толпой могучий бас: «Но настала пора и проснулся народ...»

— Батя! Я на Голутвинку!

— Дело, сын! Обрадуй мамку! А там, глянь, и Андрей вернется!

Пашка выбрался из заводских рядов, его тут же полонила дружина. И тоже шум: как? Что? Куда?

На ступенях церковной паперти плакала старуха нищенка:

— Неужто он от нас отказался? Как же без него?!

— Не тужи, бабуся! — крикнул Пашка.— Новый будет!

— Кто новый-то? — Нищенка радостно вскинулась.— Царевич Лексей, да?

— Народ, бабуся!

Скорбные глазки блеснули гневом.

— У, безбожник! Вся благодать к нам через царя...

— А много ли благодати тебе выпало, старая? — с жалостью спросил Пашка.— Хлебца ситного досыта ела ли, бабуся?

— Паш,— дернул вожака за рубаху Витька.— Глянь-ка вверх!

В проеме колокольни мельтешилась рыжая бородка звонаря Исаича. Пашка раздумывал всего секунду.

— За мной, дружина!

Ход на колокольню знали с детства. Когда звонарь забывал запереть, забирались туда, любовались Москвой, крали из голубиных гнезд по яичку. Начисто не обирали. Сейчас вскарабкались за минуту. Стоя спиной к ним, Исаич с ужасом глядел вниз.

Пашка подхватил конец веревки главного колокола.

— Эй, мастер колокольного звона! Играй пасхальный!

Звонарь обернулся с ошалелым лицом.

— Кем велено? По какому случаю?! До Пасхи-то еще...

— Народом велено! Революция! В Питере царя скинули!

— Врете, шпыни! — Потрясенный Исаич обес-силенно сел на пол.

— Бей-трезвонь, робя!

Никогда еще Замоскворечье не слышало такого дикого звона. Во всю силу громыхал большой колокол. Повиснув на веревке, Пашка качался, прыгал из стороны в сторону. Исаич, сидя на полу, вопил:

— Проклянет отец Серафим, проклянет!

— Ну, хватит, братва! Айда! Главное бы не прозевать! Двинули!

Но не вытерпел, глянул вниз. Вот это да! По улицам и площадям половодьем текут человечьи реки к центру, через мосты, а кто-то бежит и прямо по льду. Краснеют лепестки знамен, серебряными родниками пробивается сквозь шум музыка гармошек. И солнышко. Ух, до чего здорово!

Мощным течением людской реки мальчишек вынесло к Городской Думе, на площадь у Большого театра. Своих Пашка увидел издали — красная рубаха размахивала рукавами. На крыльце Думы блестел очками важный старик в лисьей шубе.

— Час свободы пробил! — надрывался он.— Царское правительство низложено! Тяготы власти до созыва Учредительного берем на себя мы...

Негодующий рев толпы:

— Кто «мы»?! Вы! Самозванцы! Сами себя на-выбирали!

— Долой войну! Восьмичасовой! Открывай хлебные лавки!

Не обращая внимания на брань и тычки, мальчишки добрались до кирпичной стены, влезли на подоконные карнизы. Отсюда все видно! Над морем голов — расцвет флагов, словно маки в траве. А на крыльце Думы уже другой, в каракуле, апостольски вздымает руки:

о