Техника - молодёжи 1995-09, страница 53

ным делишкам с переплатой за аннигиляцию интимности. Нормально. Вон в углу под витражами табунится благостная компашка, сицилийская братва с крестным отцом — смокинги по протоколу, проборы под лаком.

— Кокаин, рэкет, компрачикос? — нейтрально задумался Смит-Диллон,— Да нет, контрабанда. Необандероленные макароны плюс неореализм видеопиратства. Их же грузовичок припаркован у газона, при аншлаге: "Киносериал "Ромео и Джульетта", кинозвезды любят только друг друга и только спагетти! Секрет волшебного неоспагетти гарантирует семейство "Монтекки и Капулетти"!

— Пустое,— посочувствовал Джон Смит милым гангстерам.— Молись не молись, от вендетты все одно не уйдешь.

В другом уголке чопорно ожидали вызова на коллективное покаяние юные леди: профессиональные проститутки с первого взгляда. Томились в прихожей и респектабельные джентльмены вроде депутатов, биржевики, ну и сошка помельче — герои труда, общественники. Очередь, но никакой склоки. Скукота! Джон переключил внимание на очередника в чалме и бурнусе.

— Вот чей верблюд пасется на газоне... Ухо верблюд пялит на витражи, фугу ловит чутким ухом, Башка-чалма! Аллаху грехи отпускать не положено, а здесь

Освоившись, Смит-Диллон упруго шагнул к пульту заказов сеанса покаяния, набрал клавиатурой: Чарльз Диллон, урожденный Джон Смит, должность — грешник.

Деловой псевдоним для бизнеса Джон подобрал себе, когда офисом обзавелся, подобно деловым сверстникам со дна жизни. Рокфеллеру или какому принцу крови псевдонимы не треба, а вот Смитам престижно необходимы, для визитки с виньетками. Он давно свыкся с перелицовкой на Чарли, даже в сновидениях на свиданиях с бабушкой — а он боготворил покойную бабушку-хипес-ницу — он слышал от нее ласковое: "Чарли, внучок..." Привык к новому обличью. Юридическая документация вплоть до водительских прав — все скопом узаконивалось теперь на уважаемого Диллона. Но в общении с Небом и Всевышним он суеверно рекомендовался двояко, не зная верняком, какое из имен созвучнее Небу. Что же касается набора ФИО на калькуляторе для бухгалтерского учета посетителей, так это, в общем, не обязательно, однако неукротимый Джон упрямо отмечался в памяти кибера. Пусть служивый синклит зрит его богобоязненность и платежеспособность. Жизнь припрет, учетная карточка сгодится.

Мутный этот джентльменский набор предчувствий и сомнений Чарльз Диллон втащил с собой в Камеру Откровений, как только могучий вентилятор выкачал из помещения спертые одухотворения предыдущего грешника. Компрессор мигом закачал в камеру озонированного свежака, вышибая нечистый дух предшественника. Попахивало портянкой лишь самую малость.

— Навонял, однако, каналья,— процедил сквозь зубы Джон-Чарли, распиная пиджак на казенных плечиках.— Видать, было из-за чего мучиться-каяться до пота цыганского. По ароматам — душегуб, точно.

Крест и Бочка

Изобразив перед ожемчуженным распятием позу блудного сына, Чарльз на карачках приступил к исполнению искренних формальностей. Распятие-микро-фон сперва бдительно заглотило его расширенные данные анкетной жизни: ФИО, соцпроисхождение, был ли в плену, или за границей, или на лесоповале, сколько раз холост, исключался ли из партии, не реабилитирован ли посмертно и прочие позиции закрепления личности во Вселенной. Распятие хищно заглатывает, как удав кролика, сухой паек данных, продавливает их в желудок компьютера, аж урчит в потрохах электроники, где исповедальные разглагольствования прессуются в таблетку-сигнал размерами в микроскопический кварк. Затем — шварк! — шарашат этим гравитоном точно во врата канцелярии преемника Всевышнего. Пенальти!

Шарашат-то лазерной накачкой, на всю катушку, прицельно, вдоль спиралей галактических межзвездных силовых полей, быстрее света... Светопреставле-

Раб Божий нашептывает распятию постыдные мерзости о себе, а лента крутится, пишет... Анкетные данные Чарли выдал скоропалительно, заботясь лишь о дикции, дабы в небесной канцелярии саморазоблачения не приписали бы чужому Джону Смиту, еще хуже — дикарю какому Ивану Кузнецову (на небесном языке сие один черт), о нет. Покаяние позарез должно быть пришито именно тому Смиту, который платежный Чарли Диллон!

Закруглив официоз, Чарльз вдохнул и пробежал взглядом огненные строчки во всю ширь экранной стены — нумерованный перечень замысловатых проступков, заявленных к чистке. Любой из номеров покаянного аттракциона самый продажный суд присяжных заклеймил бы: "Преступно виновен!" Теперь же, после электронной самообработки и соразмерного куша-вклада в кассовую Бочку, как при термообработке завшивленного белья, рубиновые признания на экранах сбледнут всего лишь на беду по глупости, а пронесет — так и на детскую шалость по недосмотру разини-няньки. И длань на Библию, коли Закон потребует, возложит при полном алиби пусть и самоновейшего детектора лжи. Хоть трава не расти.

Желваки на скулах Диллона от полыхающих кровью слов экрана набухли, шевелясь, взгляд стал кинжальным — Джон припоминал личины вражин, загубленных им в схватках за кусок жизни послаще. Дискета с поименовкой последних художеств нашего авторитета была им любовно заправлена в аппарат. Оставалось поочередно разделаться с каждым параграфом унизительной процедурой методом чистосердечных признаний, душераздирающих проклятий самое себя, кликушеством грязного самоуничижения. И без надувательства чтоб! Пафос рыданий, биение кулачищами в грудь, экстаз шепота со слезой и мольбы — вакханалия терзаний обязана быть на духу всенепременно исключительно первой свежести. Хорошо бы — с истерикой, еще краше — припадочной. Иначе балаган вызовет у канцелярских ангелов зевоту, не зачтется. Ангелы-хранители только с первого взгляда простачки, а с третьего — прожженные инженеры человеческих душ. Лучше не косить.

В таком умопомрачительном бизнесе, где под заклад сделки ставится личная душонка, не только фальшивая, но и подлинная ассигнация хождения не имеет. Только чистоган золота искренности дает шанс на снисхождение. Половодье смрадных чувствий, горный сель ужаса за прошлое — только такая обвальная стихия способна снести своим помоечным потоком препоны сомнений в ответчике, чуток позабавив ангелов неким правдоподобием подарочного фильма ужасов. Исполнители мужских ролей обязаны были мало-мала тронуть потусторонних снобов виртуозным трансом, затменным бредом, судорогами припадков, а бабье прекрасного пола — выказывай артистизм истерик, врожденной лживости, кликушества — уж само собой. Бабью, конечно, проще играть, они и в реальном быту не выходят из такого лицедейства для реабилитации личной агрессивности в акциях удовлетворения всеочевидной корысти.

Чарльз Спенсер Диллон, подумывающий о прикупке к своим магазинам и казино баронского титула, всегда был готов, будучи вспыльчивым, на транс, экстаз с обмороком, потому что в пакостях социальной жизни не научился блюсти смиренность заповедей Христовых. Притом он смертельно ужасался Ока Все

вышнего, и понятно — не любовного взора Его, отпускаемого приятственным Оку законопослушникам. К Божьему он относился с грубейшим суеверием, как к обычной нечистой силе. В общем, ужасался. А придерживайся Заповедей, так в пух разоришься на своем черном и белом бизнесе. Выбора нет.

Еще вздохнув, Диллон зажмурился. Слепило со стены. Страхолюдством слепило. Все же собрался, выше поднял голову и ясно, звучно заявил Кресту:

— Господь всемогущий и милостивый! Раб твой всегрешний Чарли Диллон, в родовых муках Джоном Смитом реченный, к стопам твоим ниц припадает с клятвенным покаянием в деяниях богомерзких, человецких. С дюжину чертову делов таких наломилось и каждое доложу изнывшей душой в корчах страдания. Сам, Господь, узришь — на многое чего бес попятил! Сокрытие доходов, жену ближнего снасильничал, изолгался серебреников иудиных ради, ворую и прочее. Одного, Боже, не преступил — богохульства ни грамма не найдешь во мне.

Уже при формальном изложении злодейской подотчетности с экранных стен Камеры Киберии, с мохнатого паласа и потолка, от неба не отличишь, взыграли тончайшие, слышимые едва колыхания ангельского пения при неуловимой увертюре скрипок и отдаленных флейт с фаготами. Еще бы! Чарли первым делом, не скинув клифта, мигом сунул в щель Бочки тысячную купюру натурой, не чеком каким. Он уловил ломкий хруст купюры, когда чуткие резиновые пальчики автокассира щупали получку в утробе Бочки на предмет достоинства и подлинности. Чарли усмехнулся.

Баста, раскошелился для паперти, обслуга сыграется в полном объеме. Усмехнулся, Вот уже заклубилась пуховая кудель облаков под ногами от стены до стены по паласу, можно прогуляться, шевеля прядями туманов. Солнышко ласково пригревает с небес потолка, а сквозь пряди партизанского туманца со стены уже желтеют пески отшельной пустыни, а среди них близко-близехонько, вон они, тенистые пальмы оазиса вкруг застенчивого фонтанчика родникового источника. Кущи, приветный Эдем! Она, она, близость к Творцу, Духу Святому,— осязаема, рукой подать. Распахни душу настежь и принимай библейскую благодать. Не таись, распахнись, снизойдет...

По мере углубления в дебри ветвистых прегрешений голос претендента на барона сбавлял природную упругость. Генеральское высокомерие тона луженой глотки молодчаги Чарли, привычное для сошки подчиненных, чуть осипло, местами срываясь на жалкое блеяние и малодушное заикание, особенно в момент всемилостивейшей просьбишки насчет баронского титула. Кровь в жилах стыла у нижестоящих и подручных от армированного нержавейкой рыка босса Диллона, а тут на тебе. И не единого площадного выражения по фене! Да что клерки, крутых гангстеров-чужаков в пот кидало его жесткой словесностью!

Поначалу осипший бедолага делился с Крестом и Бочкой грешками второсортной продукции, эрзацами недоразумений вроде непорядка с тещей, которую с лестницы спустил. Увертюра его сольного концерта для сонма ангелов-ревизоров отзвучала весьма благопристойно. Он пропел домашнюю заготовку партитуры слез в три ручья как по нотам. Декорации театра теней на стенах вокруг пока продолжали радовать глаз: кучерявые барашки облаков под каблуками, солнышко на месте, пальмы оазиса чуть приблизились, маня в свою прохладу. Любуясь окрестностями, налогоплательщик Диллон вкрадчиво приступил к более существенному: финансовым махинациям, сокрытиям и хищениям, подчисткам двойной итальянской бухгалтерии. Туг крахмальные облака под ногами слегка обуглились, солнышко, потускнев, попятилось в дальний угол, пальмы капризно перекорежились в корявый саксаул. Вдобавок в райское пение гнусаво вплелся саксофон, и раз-другой ухнул турецкий барабан. Бам! Бум-м-м-м...

По фронтовому рефлексу, по окопному, Чарли мгновенно пригнулся, "Никак артобстрел,— почудилось бывшему окопнику,— Но попадание не прямое. На-

Он слишком глубоко нырнул в пучину переживаний содеянного. Память без всякой натуги высветила слайды криминальных ночек и деньков. Высветила свежо и ярко. Даже подмена курортных пальм с певучим фонтанчиком на безобразный саксаул ускользнула от его внимания. Внутренний кинофестиваль затмил внешний, показушный.

Так уж был устроен этот Чарльз. С диких времен, когда он еще числился никчемным Джоном Смитом, страстная способность с головой уходить в затеянное дело, будь то по малолетству распродажа экстренных газет или жвачки, купленной оптом по дешевке, не говоря уж о фундаментальных операциях происков власти и наживы в зрелые лета, не брезгуя в выборе средств. На любое, даже мокрое, дело Джон выходил с высоко поднятой головой, потому что не гнушался этой крепкой черепушкой заране с дотошностью вникнуть в чертеж замысловатой операции. Ну, меченые головы и летели, что твои кочаны с грядки. Так что не от фонаря достиг недвижимости, счета в банках под шифром, страха и почтительности от равных себе, вообще престижа. Потому и замаливать было чего олдермену Чарльзу Диллону,

Антураж окружающей среды по ходу покаяния менялся круто. Как только в микрофон Распятия повалил наконец авторский текст открыто кошмарного содержания, электроника Киберии сенсорно аукнулась раскатами зловещего грома из грязно-багровых туч под распростертым на них ниц беднягой. Потолочные тучи хмурились и сгущались, предвещая гром и молнию. Чахлый саксаул и щетинистые хари кактусов угрюмо сменились провальным пейзажем зловонных ущелий, заваленных отбросами производства пищевых и ширпотребных консорциумов.

"Кажись, в Россию занесло",— мелькнуло у Джона-Ивана.

Солнышко, загнанное электроникой в пятый угол Исповедальниц, разыграло из себя астрономическое солнечное затмение. Над тыквой Хозяина распростерся полуночный мрак созвездий — тоже перхоть бросового пошиба. Да плевал Чарли на затмения. На помойке родился, пропитание в отбросах добывал. Ну а в данный момент — транс, транс, нервическая отключка. Но пена изо рта покуда не пузырится. Подождем. Главный транс — впереди.

Да. кипение биополей плоти Чарльза сотрясалось вспышками картин тяжких воспоминаний, но пока закаленный организм его крайностей патологии наружу не плескал. Отработав по заявленному списку положенный раунд саморазоблачений, он позволил себе чуть передохнуть, косясь на стрелку психометра. Пока не зашкаливало. Группируя организм к следующему раунду схватки с Небом, Чарли огляделся. Снизу клоки багровых туч рвали зигзаги ослепительных молний. Солнца и в помине не было, да хоть бы месяц появился на утешение бытия. Куда! Даже звездная перхоть сгинула, оставив взамен пару крабовидных кровавых сверхновых. А справа и слева у плеч хмарь серных клубов роилась, густая, глаза ело. И из ядовитых испражнений лезли мерзкие хари с рогами, строили Диллону глазки со своих козьих морд. Апокалипсис, конец света!

Черт с ним, надо терпеть. Финиш близок. Чарли попытался размять коченеющие суставы. Ноги шевелились худо, вязли в магме громокипящих туч. Насупился, пихнул от себя какое-то сатанинское рыло, пробормотал:

— Ведьма на метле летит, черт копытами семенит. Тьфу тебя! — И нечистый духусунулся, завоняв смрадом, во мрак тучи. Завопив, Джон рухнул, взвизгнул: — Убил, каюсь, кончил раба Божьего Билли. Овцу стада Твоего приделал! Да эта твоя сучья овечка покойная на меня чемодан улик напаковала. Конкурент

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 9' 9 5

Ер