Техника - молодёжи 2000-05, страница 42

помогайте огород чистить!.. Персидскую ромашку во младенчестве от укропа не отличить, а молочай первый лист выбрасывает точь-в-точь, как огурец. За всем нужен глаз, всюду — рука, а время идет, не желая остановиться ни на минуту. Пора бы перерыв устроить, солнце уже на горбушку неба забралось, да все не собраться. Выдернешь приглянувшуюся редиску: алый «рубин» или длинную и даже с виду прохладную «ледяную сосульку», оботрешь о штаны, что неведомо когда успел натянуть в ожидании солнечного ожога, и жуй на здоровье. Мыть не надо — все свое и значит — чистое. Земля не пачкает, она растит.

Бекас куда-то подевался — не любит полуденного зноя, а на смену прилетели два чибиса: светлые, похожи на чаек, парят над волнующимся зеленым морем, резко, нездешне кричат.

Давно пора обедать, в желудке тянет и словно клубок застрял; не иначе к вечеру расшалится заработанный в юности гастрит. Лекарство от него одно — горячий суп, но некогда ни варить, ни есть. Сейчас картошку не окучишь — на весь год без супа останешься.

Влас отложил тяпку, взял мотыгу. Главное, не лениться, а сила в руках покуда есть. Землю вправо, землю влево: чтобы картошинам вольготно рослось, чтобы не жались к загнившей матке, наливались здоровым соком. А это что? Проволочник! Откуда только взялся, проклятущий?.. Ну, не обижайся, быть тебе без надглоточного ганглия, да и без глотки тоже. Не про твою честь картошка сажена.

Укроп срезать на сушку, покуда стебли не загрубели и не пошли в зонтик. Щавель укупорить в банки, чтобы среди зимы вспомнить зеленую летнюю радость. Базилик собрать.

Гряды полыхают фонтанами уцелевших маков, цветут огурцы, а тыква, посаженная на прошлогодней компостной куче, раскидала плети на пять шагов во все стороны.

Влас утер пот, глянул на дорогу. Показалось, будто Анюта спешит мимо плетня. Но нет, пусто у дома, сейчас все на огородах. Страда, как-никак. А хорошо бы... — Влас усмехнулся. — Ишь о чем размечтался, старый хрыч! Седина в бороду...

Давно ли был полдень, а солнце уже перевалило конек крыши, светит с правой руки. В городе на заводах да по конторам рабочий день заканчивается, народ, кто не выбил себе июльского отпуска, возвращается к родным телевизорам. Но в деревне день не нормирован: покуда солнце в небе — работай. Остановился на минуту, похрустел све-жесорванным огурцом — и за дело. Патисоны, шниит-лук, молочная фасоль... горох лущить пора. Как там говорят? — Девка в красе, что горох на полосе, кто ни пройдет — всяк ущипнет. Где-то сейчас красотуля? Замужем, небось, давно. И дети взрослые.

Серая хмарь наползла с востока, обесцветила небо. Сразу стало нежарко, сверху засеялась водяная пыль. Влас зашел в дом, натянул куртку и вернулся на огород. Покуда дождь не взялся как следует, надо обобрать тмин и кориандр, срезать иссоп, обтрусить созревший мак. Пресное жевать охоты нет, перец с гвоздикой покупать — пенсия не та. А с огорода берешь свое, незаемное. Жаль вот, погода подкачала.

Дождь, словно услышав просьбу, иссяк. Вечернее солнце выглянуло в прореху облаков, грустно улыбнулось желтеющей земле.

Влас потянулся к лопате Пусть болят ноги и ноет сгорбаченная спина. Но не выкопаешь в срок картошку — чем станешь зимовать? Ведрами таскал выкопанное, рассыпал сушиться вдоль сусек, особо откладывал самые ровные клубни — на семя. И не тяжела работа, а к земле гнет.

За лесом прощаются с родиной журавли, кричат надрывно и горько. Солнце падает к западу.

— Добрый вечер, Влас Карпыч!

Влас поднял голову. За забором стояла Анюта.

— А... здравствуй, здравствуй...

— Молочка не хотите? А то куда мне одной целый литр.

— Ну давай, — Влас принял банку. — Спасибо тебе. Ты погоди, я кабачков вынесу. Кабачки у меня родились — загляденье.

Прошаркал в кладовку, где на полках разлеглись кабачки, и тыква-стофунтовка была вкачена в ожидании будущей каши. Прежде чем поставить банку, отхлебнул молока.

«Жили-были дед да баба, ели кашу с молоком», — не про него сказано. Выбрал самонаилучшие кабачки и патисони-ну добавил большую, килограмма на полтора. Вышел на улицу. Анюты у забора не было, видать, не дождалась и уплелась в свою избу. Ну ничего, попозже сам отнесу. А сейчас, покуда солнце еще над лесом, дела справить надо.

Морковь с жирным чмоканьем выдергивалась из земли, оставляя ровные лунки. Следом пошла свекла: круглая «бордо» и чуть приплюснутая «красная пуля». Мылкие на ощупь корни пастернака не желали вылезать на свет, их пришлось выкапывать. Петрушка и поздний сельдерей шли в сушку вместе с зеленью. Вилки белокочанной капусты покорно склонялись под нож. Змеей извивались корни хрена. Последним дождался уборки тапинамбур: его желтые цветы понуро висели, тронутые морозом.

Солнце коснулось леса.

А дел еще непочатый край! Но, слава Богу, дома, а не под открытым небом, где снова сыпала мелкая, нудная морось. Затопить печку, разложить все по местам, слазать в подпол — накрепко укупорить семенной засек. Не по годам заботы. Хорошо, руки сами делают привычное дело, не нуждаясь в слепых глазах. Высохший лук собрать в вязки, чеснок в косы, бобы ссыпать в полотняный мешочек, так с ними ничего не станется, мыши бобов не едят.

За окном чернела темень. Неубранная с утра могила постели манила смятыми простынями. Надо бы поужинать, но неохота Да и поздно — спать пора. Влас снял с печки горячий утюг, завернул во фланелевое одеяльце, уложил в ногах. Так-то теплее будет. Взял керосиновую лампу, вышел в сени. На улице тонко подвывал ветер. Из-под неплотной внешней двери дразнился узкий снежный язык. Холодно там на дворе и тьма египетская. Если и остались какие недоделки, то уж Бог с ними...

Влас улегся в постель, поплотней укутался одеялом и задул лампу. □

МАЛЫШЕВ, ПРОСОЛ

Йошкар-Ола ^шшш^т

Это было самое обыкновенное дерево — ни высокое, ни низкое, в меру раскидистое, с ровным прямым стволом и простенькими округлыми, слегка заостренными листьями. Оно одиноко росло во дворе старого двухэтажного дома на одной из тихих окраинных улочек города. Его крона возвышалась над крышей, и со стороны улицы могло показаться, что дом надел небольшую аккуратную шапочку. Дерево исправно распускалось весной, наполняя воздух горьковатым запахом лопающихся почек, цвело мелкими невзрачными сережками, затем выпускало в полет такие же малоприметные белые пушинки. Осенняя желтизна, едва появившись, как-то сразу, всего за несколько дней, охватывала листву, зато этот свой прощальный наряд дерево сохраняло довольно долго. Наконец листья начинали бесшумно опадать на подмерзающую землю, и двор становился скучным и блеклым.

Жильцы дома, не особенно сведущие в ботанике, редко задавались вопросом, что это за дерево. Вроде бы не липа, не тополь, не вяз. Ну и Бог с ним! Какая разница? Растет, зеленеет, радует глаз — чего еще надо?

Лишь один из жильцов, Петр Сергеевич Пухов, питал к дереву странную привязанность, принимавшую какие-то совершенно необъяснимые формы. Он чуть ли не разговаривал с ним! Впрочем, лучше бы разговаривал, как одинокая старуха со своей единственной радостью — серой беспородной Муркой. А вот как понимать то, что Петр Сергеевич мог ни с того ни с сего подойти к дереву и полчаса простоять возле него с закрытыми глазами? Больше всего изумляло в такие минуты выражение его лица — загадочное, нездешнее, как будто Пухов медленно отплывал в видимую только ему страну грез.

— Жалость берет глядеть на нашего Петра Сергеевича, — говорила пенсионерка Рожкова своей приятельнице, заглянувшей на чаек. — Раньше-то, когда с женой в ладу жили, не чудил он, а как ушла она от него, с той поры и началось. К дереву привязался, будто к собачонке какой. Вот оно как бывает-то...

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 5 2 0 О О

39