Техника - молодёжи 1977-09, страница 45

ческими ордерами, портиками и балюстрадами к грохочущим молотам, прокатным станам и клокочущим жидким пламенем домнам. Творец Дельфийского храма, пожалуй, счел бы подобное предложение кощунственным. Но питомцы Петербургской академии художеств, среди которых видим имена М. Малахова, А. Чеботарева, К. Лу-ценко и многих других уральских архитекторов, взглянули на дело ^иначе. Уже цитировавшийся выше И. Свиязев писал: «...архитектура всегда может иметь некоторую свою физиономию при исполнении условий, зависящих от климата, местных средств, от частных требований, привычек и духа народного. А мы, как бы стыдясь своей физиономии, закрываем нашу северную потребность — крыши — аттиками и парапетами, нередко без физической и художественной цели». Возведенные уральскими зодчими сотни заводских построек — наглядное подтверждение того, что творцы горнозаводской архитектуры вир1*уозно умели учесть «частные требования» промышленного производства. Стиль заводских сооружений Урала есть оригинальное создание русской творческой мысли, со своей характерной «физиономией», в чертах которой читаются и дух эпохи и мировоззрение создавших ее людей. А они, выученики художественных корифеев столицы, были зачастую крепостными железозаводчи-ка, только вчера оторвавшимися от родной стихии — может быть, из старообрядческой семьи, жившей преданиями дониконовской Руси и каждодневно ждавшей второго пришествия. Сыздетства затверженные тайные сказы о Полозе, о Хозяйке Медной горы и сентиментальные стишки сотоварищей по академии, мрачные песни о заводской неволе и ариозо итальянских певичек, апокалипсический пафос кержацких начетчиков и скептическое безверие дворянского Петербурга — все это тугим горячим узлом билось в душе крепостного зодчего. Его тянуло и наверх — к выхоленным, знающим «все и вся» господам, и вниз — к облитым потом горнякам, рвущим кайлами руду в душных забоях. Он был и по духу и по положению в жизни этаким кентавром — с просветленной головой творца и с телом рабочего коняги. Эта разорванность, смятенность отпечаталась в сооружениях той эпохи — не в завитках фронтонов или формах наличников, но в самой «философии» зданий, в сочетании тяжести и полета, отличающих постройки крепостных архитекторов. Впрочем, пытаться вывести форму сооружения из характера или настроения его создателя — дело почти безнадежное, тем более что инструмент такого

постижения — не имеющая общедоказательной силы интуиция. Но, глядя на поросшие мхом стены цеха или слушая шумящий в затворе старинной плотины поток, не можешь не думать обо всем этом.

Переходя от одного полуразвалившегося цеха к другому, от плотины к заброшенной шахте, мрачно зияющей среди зарослей шиповника, остановитесь и перед выстроенным на отлете приземистым особняком бывшей заводской конторы — сугубо «статской» хороминой с забранным чугунной решеткой палисадником. Здесь было когда-то средоточие жизни всего поселка — стукотня бухгалтерских счетов, басистый хохоток инженеров, торопливые шажки писарей. А неподалеку — через безлюдный парк — колонны заводского госпиталя. Рядом приходское училище, провиантские склады, роскошные конюшни, в которых приличествовало бы заседать английскому клубу. И все это создание тех же рук, что сложили длинные казематы цехов и романтические навершия доменных корпусов.

Такие комплексы можно увидеть в десятках заводских поселков и городов, разбросанных по высотам Уральского хребта, по берегам Камы, Тагила, Пожвы и Чусовой. В большинстве своем старые постройки и по сей день служат по заводскому ведомству, но кое-где брошены и разрушаются, порастают травой и кустарником.

Среди гражданских сооружений, построенных заводскими зодчими, есть и шедевры: дворец Расторгуева и дом Малахова в Свердловске, заводская контора и госпиталь в Нижнем Тагиле. И бесконечное разнообразие созданий народного зодчества — дома рабочих, изукрашенные резными подзорами и наличниками, с трубами, увенчанными затейливыми дымниками. Да, каждая улица и каждая изба, не говоря уже о разных поселениях, убирались по-своему. Здешний народ был подлинно и швец, и жнец, и на дуде игрец: работали у домен и в забоях, пахали и косили (у каждой семьи были «усады» — покосы, а местами и клин землицы), певали песни и тайно сказывали про Пугача. Урал создал великолепный рабочий фольклор, обогатил русскую речь пословицами, прибаутками, образными и емкими наименованиями машин и инструментов, к сожалению, только частично вошедшими в современный технический обиход (забой — пространство, где добывается руда; ручей — место, по которому движется прокатываемый на стане металл; занорыш — расширение рудной жилы). Уральские рабочие орудовали не безличным ломом, а «стариком» (лом восемнадцатипу-

довый), «девкой» (десятипудовый), «налимом» (четырехпудовый), «щипком» (двадцатидвухфунтовый) и т. д. Асбест нарекли каменной куделью, а немецкого штейгера перекрестили в «щегеря». Не останься от староуральского работного люда ни песен, сказов, а одни эти имена (не повинуется рука писать: «термины»), мы уверенно заключили бы, что то был народ-поэт, умевший одушевлять даже грубый железный пест. Воображение мастерового, населившего горные обрывы и сырые пещеры добрыми силами-защитницами, даже в собственном огороде подсмотрело его обитательницу — «железнячку». Этот дух мифотворчества и в орнаментах, покрывающих покосившиеся вереи старого рабочего жилища, и в вышивках на музейных кокошниках, и в росписях сундуков, обитых «мороженым железом» (так в старину звалась жесть). Бродя по безлюдным окраинным улицам уральского поселка, по затравеневшим литейным дворам и цехам, постоянно чувствуешь где-то рядом, «в соседнем измерении», эту кипучую жизнь, полную поэзии и труда.

Сейчас большие города Урала заставились кварталами домов-ульев, и старое потерялось, погасло в соседстве многоэтажных башен. Да и малые городки и поселки потихоньку обзаводятся стоквартирными клетями. Но поднимитесь на гору, господствующую над местностью, и вы увидите прежнюю планировку: улицы, сбегающиеся к плотине пруда, где попыхивают трубы завода, белыми наседками рассевшиеся по взлобкам соборы, зеленые кубики огородов по окраинам. А дальше гладь огромного водоема, размашистой лукой уходящего за склон каменистого шихана, иссиня-зеленый бархат горных цепей коренного Урала.

Кстати, о «сбегающихся» улицах. Лучевую застройку можно наблюдать далеко не во всех заводских поселениях Урала. В большей части их планировка нет-нет да нарушена самой природой — тут скривил улицу овраг, там сломала «домовой» порядок подошва горы. Да и «человеческим многомятежным хотением» внесены поправки в немецкий замысел — напутал мастеровой люд меж дворов паутину заулков и удобных хозяевам тупичков, пустил туда на жительство лебеду и крапиву. Но и в этом курином царстве можно увидеть памятник заводского классицизма — правда, деревянный. Тут построился кто-нибудь из рабочей аристократии, или, что вероятней, это казенная придумка. Были на Урале уже в ту пору опыты создания типовых проектов рабочих жилищ: деревянную избу хотели «облагородить» деревянными же пилястрами и прочей «Грецией».

42