Юный Натуралист 1985-07, страница 44

42

Поэтично рассказывал, почему щегла называют щеглом, а снегиря — снегирем. Он знал, где искать таинственного соперника соловья — птицу варакушку, мог подражать десяткам лесных голосов. И это не простая копилка знаний. Человек понимал все спутанные взаимосвязи в природе, у него были ключи ко всем лесным и полевым тайнам. И нет ни одного проявления жизни, какое он пропустил бы без внимания. Он был пчеловод с пчеловодами, был первым среди охотников. Он был ботаником, знающим красоту, цену и родословную каждого из цветов, каждой травы и каждого дерева в Подмосковье. Он был агрономом и лесником, собирателем народных примет и хорошим знатоком русской поэзии.

За пятьдесят лет он исходил все берега подмосковных озер, речек, все глухие болота и отдаленные лесные углы. Он знал не только идущие по кругу закономерности, но, как истинный наблюдатель, помнил все природные аномалии. Он помнил, в каком году в июле были морозы, когда вишня цвела в апреле, а в феврале была метель с громом и молнией.

Во время войны маленький самолет увозил к партизанам патроны и листовки с зуевским текстом: «Какую пищу можно найти в лесу». Зуевым написана редкая, поэтичная и очень нужная книга «Дары русского леса». К старику шли за советом, когда собиралась «экспедиция» за грибами или готовились съемки кино о природе. Просто с ним посидеть у костра — радость была ни с чем не сравнимая.

А ведь мы могли и не знать человека, не обладай он и еще одним высоким талантом — талантом рассказчика. И не просто рассказчика, а поэта. Зуев имел свой писательский голос, самобытный и сильный.

Щепкина-Куперник заполняла анкету и на вопрос: «Ваш любимый поэт?» — написала: «Дмитрий Зуев». Зуев никогда стихов не писал. Он писал заметки в газету.

Если очень вам повезет, на прилавке у букиниста вы можете встретить книжку «Времена года». Покупайте немедленно! Книжку не с чем сравнить, потому что она самобытна по форме, по сти

лю, по духу. Я поставил ее на полку рядом с книжкой Аксакова. Думаю, каждый именно так и поступит, когда прочтет.

Короткие заметки, или, как принято теперь называть, новеллы: о птицах, о рыбах, о грозах, о холодных лесных ручьях, о сенокосе, о зверях. Немыслимо перечислить и маленькой доли всего, что вместили четыре сотни страниц. Леонид Леонов назвал эту книгу «окном, распахнутым прямо в чащу подмосковного леса». Обычные слова добротного, неиспорченного русского языка в книге. Но как мастерски найдены, как поставлены в соседстве друг с другом! Читаешь и видишь солнечные зайчики на траве, слышишь шорохи, скрип снега, чувствуешь лесной запах, взволнованное дыхание очарованного рассказчика. Книжка — редкостный сплав справочника и поэмы. Живущий среди природы прочтет ее с практической пользой. Для горожанина, неизбежно тоскующего о потере jfecoe и полей, это праздник, пришедший в дом. Книжка писалась всю жизнь — семьдесят лет.

Брем всю жизнь писал «одну книгу». Книга имеет десяток больших томов. Это был подвиг жизни. Гиляровский всю жизнь писал «одну книгу». Мы знаем и бережем этот памятник ушедшей Москвы. Экзюпери, совсем недавно овладевший нашими чувствами, всю жизнь писал «одну книгу» о человеческом Благородстве, о Долге и о Земле. Можно было бы дальше называть имена людей, для которых писательство было неотделимо от жизни. Оно просто не имело бы смысла, если бы человек изменил себе. Экзюпери говорил: «Прежде чем писать, я должен жить». Писательство и жизнь для этих людей не были чем-то вроде «работы» и «после работы». Книги являлись следствием образа жизни, образа мыслей, избранного занятия. Живи человек иначе, он бы ничего нам не оставил. Это, наверное, исключения из общего правила, но и не очень редкие исключения. Вспомним Владимира Даля и труд его жизни — знаменитый словарь. Вспомним Фабра, «всю жизнь пролежавшего в бурьянах с лупой». Его рассказ об увиденном волнует многие поколения людей.

Зуев чем-то напоминает французского «чудака». Семя его талантливой книги было заложено в детстве. «Грибы я искал, еще не умея как следует гово